Эйрик много молился в эти дни и вспоминал полюбившиеся ему строчки из Хадльгримура Пьетурссона, которого епископ Бриньоульв Свейннссон недаром считал великим поэтом. Снова и снова он возвращался к псалму о Пилатовом суде, и чем чаще повторял его, тем сильнее ему казалось, что Хадльгримур описывает его, Эйриковы, чувства.
Но когда тьма, отделяемая от другой тьмы лишь вторжением слуг и коротким всплеском солнца, слилась в одну сплошную непрекращающуюся ночь, Эйрик признался себе, что ничего не чувствует. Во время молитвы он не ощущал присутствия Святого Духа, а лишь беспросветное гнетущее одиночество. Однажды проснулся от того, что под кожей забродили руны: так случалось, когда «Серая кожа» была совсем близко и ее связь с колдуном усиливалась. Книга проверяла, жив ли владелец: так ворон дотрагивается клювом до упавшего навзничь нищего, чтобы убедиться, что тот не дышит. Если бродяга шелохнется, птица улетит и будет наблюдать за ним с высоты, а если останется неподвижным, выклюет ему глаза.
«Серая кожа» слушалась Эйрика до тех пор, пока в нем было достаточно сил, чтобы ей противостоять. Сейчас же воля утекала из него капля за каплей. Но если ты не можешь подчинить себе гримуар, он выжжет твои внутренности, оставив лишь шелуху.
Эйрик полежал, дожидаясь, пока это чувство пройдет, но оно только усиливалось. В конце концов он услышал, как открывается над головой дверь, и поднялся со своей постели, чтобы встретить молодого датчанина стоя. Фонарь в руках слуги осветил скудное убранство темницы и особенную бледность юного лица. Сёрен не мог не заметить руны, но ничего не сказал. Молодой человек, как и прежде одетый во все черное, пояснил, что судья по особым делам желает видеть Эйрика у себя. Пастор ничего не ответил. Горло пересохло от долгого молчания, да и говорить ему не хотелось.
Вцепившись в веревочную лестницу, он с трудом вытащил себя на улицу. Надеялся увидеть солнце, но снаружи царили мутные дождливые сумерки – скорее всего, ночные. Воздух пах одуряюще. Преподобный дышал жадно и глубоко, точно хотел впрок наполнить тело ароматами дождя и цветения. На заднем дворе королевской резиденции, чуть в стороне от тюремных ям, какой-то шутник разбил сад, и теперь до Эйрика долетали ароматы гвоздик и роз, но их перебивал запах конского навоза и еще чего-то сладковатого, гнилостного.
Учтивый юноша дал Эйрику продышаться и повел его в дом, где совсем недавно пастор был гостем. Проводник держал фонарь прямо перед собой, освещая дорогу, хотя на улице было достаточно светло. Слуги, встретившиеся им на пути, порскали в стороны, как напуганные мыши. Те же самые слуги, что несколько дней назад привечали Эйрика, теперь боялись его, как самого дьявола.