— Поспать бы, — сказала Джил, затягиваясь.

— Поспишь тут, — возразил Джон. Он видел, что Джил тоже не по себе, но поделать ничего было нельзя. Сыщики курили — медленно, долго, отмахиваясь от редких комаров. Небо над горизонтом было румяным от заката, чуть выше стелились полосами нежные зеленоватые облака, а еще выше начинался глубокий синий цвет, переходивший на востоке в чернильную тьму. Ветер утих, в камышах, перекрикивая Олмонда, спорили лягушки. Высоко-высоко, светя огнями, прошел вечерний дирижабль на Шерфилд.

Спустя пару часов, когда звезды на небе высыпали сплошным ковром, а луна поднялась над деревьями, вопли Олмонда вдруг прекратились — разом, словно он подавился криком. Джон, обеспокоенный, затоптал окурок — это была, кажется, десятая за вечер самокрутка — и поспешил к церкви. Джил последовала за ним с показным безразличием. У окошка замедлили шаги, остановились. Лезть внутрь не стоило: Олмонд мог каким-то образом отвязаться и ждать их в темноте. В храме царила непроглядная чернота. Джил вгляделась внутрь.

— Видишь его? — спросил Репейник.

— Вижу.

— И чего он?

— Сидит, вроде.

— Живой?

Джил просунула голову в окошко.

— Кажется, дышит.

Джон перевел дух.

— Света нет, — буркнул он. — Спичку бы…

Он вынул коробок, но разглядел в бледном сиянии луны, что спичек осталось всего три.

— Посвети, а? — попросил он Джил.

Та потрясла коробком:

— Мало уже, меньше половины.

— Посвети, не жадничай. У меня кончились почти, а еще курить захочется.

Джил зажгла спичку, протянула руку в темноту. Джон подался вперед, силясь разглядеть Олмонда. Па-лотрашти сидел, уронив голову на грудь, и тяжело дышал. Мешок, которым привязывал ему голову Джон, развязался и упал.

— Эй, — позвал Репейник.

Олмонд не ответил. Сыщики влезли в церковь. Джил разыскала в углу давнишнюю плошку с маслом, зажгла фитиль. С минуту они разглядывали пленника в неровном, мятущемся свете. Потом плечи лжеученого затряслись, послышались тягучие всхлипы. Олмонд зарыдал, хлюпая носом и захлебываясь.