— Это… из-за валлитинара? — наполовину утвердительно произнесла Джил. Она тоже пролезла в окно и теперь стояла за спиной у Джона. Репейник сморщил нос:

— Похоже.

Он присел рядом с Олмондом. От па-лотрашти воняло мочой и потом.

— Ничего рассказать не хочешь?

Олмонд перестал качать головой, приоткрыл глаза и посмотрел на Джона из-под опухших красных век.

— Хадде, — просипел он, — каере ме. Унна…

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Джон. Встав, он обернулся к Джил:

— Пойдем на воздух. Похоже, к вечеру и впрямь… готов будет.

Джил внимательно посмотрела на Олмонда. Джон был уверен, что она примеривается ещё раз его ударить, но девушка развернулась и ушла к алтарю, где лежал мешок с припасами. Взяв еду, сыщики вновь вылезли наружу, развели огонь и поели — под нескончаемый аккомпанемент стонов па-лотрашти. Ели, не чувствуя вкуса, избегая глядеть друг на друга, и за всё время трапезы не перекинулись и десятком слов. После еды опять наведались к пленнику, но тот лишь бормотал что-то на своем языке. Выглядел он ужасно: глаза ввалились, лицо белое, как рыбье брюхо, весь в поту, головой уже не просто раскачивал, а бился о колонну затылком. И ещё его колотило, будто на дворе был не жаркий Лунасс, а ночь в середине Самайна. Джон какое-то время разглядывал Олмонда, затем бросил — нарочито грубо:

— Будет что сказать — позовёшь.

Но Олмонд ничего не говорил, только стонал, все громче, надсадно подвывая — так воет привыкшая к дому собака, которую привязали на улице. Джон и Джил снова выбрались наружу, бродили по старому кладбищу, вспахивая ногами траву, откуда выбрызгивались потревоженные кузнечики. Искали уцелевшие могилы, разбирали выкрошенные надписи, тянувшиеся по надгробным плитам. День умирал медленно: послеполуденное марево сменила предвечерняя тишь, солнце уже не пекло — грело, спускаясь все ниже к реке.

Когда стало смеркаться, у Олмонда начались судороги. Па-лотрашти выгибался дугой, так что веревка резала горло, сучил ногами, хрипел. Затылок он в кровь разбил о колонну и, вероятно, проломил бы себе череп, если бы Джон не догадался примотать его голову к колонне мешком от продуктов. Джил взирала на мучения Олмонда, сидя на алтаре и подложив под себя ладони. «Сдохнет — туда ему и дорога», — казалось, говорил её вид, но, когда Джон закончил с мешком, у Олмонда изо рта вдруг пошла пена, и Джил отвернулась. С наступлением темноты стоны Олмонда перешли в визг, оглушительный, вибрирующий, точь-в-точь похожий на свиной. Чтобы не слышать этих звуков, сыщики ушли к реке, но визг все равно доносился до них — ввинчивался в уши, терзал, не давал покоя. Джил стрельнула у Джона самокрутку, чиркнула спичкой, и они закурили, глядя на закат.