На этот раз боуги ответил сразу.

— Она тоже была рабыней Люв-Эйха. Дожила до старости и умерла раньше сына… Быть может, лет десять назад по вашему счёту, я не уверен. А зачем тебе это?

У Альена вырвался стон. Он запустил пальцы в волосы, спрашивая все миры, как можно быть таким тупицей?…

Похоже, Хаос всё-таки прогадал, когда его выбрал.

— Зелёная Шляпа, пожалуйста, помоги нам. Вытащи нас — чем скорее, тем лучше. Я…

Он не сумел договорить: очертания кухни стали меркнуть, расплываться — так сон срывается в утро. Так берег остаётся позади.

— Альен Тоури, твой образ тает… — боуги выпрямился, вскинул руки, напряжённо колдуя; вокруг него заклубился зеленоватый, пахнущий древесной влагой вихрь. Альен впервые видел Зелёную Шляпу по-настоящему испуганным. — Не понимаю, что происходит: я не прерывал связь… Альен! Альен!..

Но сплошная чернота уже давила со всех сторон. Альен с немым криком погрузился в лавину масок, костей, осыпавшихся перьев… И провалился в эту черноту, уже не впервые в жизни.

Хаос привычно, с жадной охотой принял его в объятья — совсем как море, чернила и нелюбимая женщина.

ГЛАВА XXII

ГЛАВА XXII

Лэфлиенн. Пустыня Смерти

Вдыхая сухой горячий воздух, Тааль с трудом шевелила отяжелевшими крыльями. Солнце невыносимо пекло голову и шею. Раньше Тааль всегда любила солнце и с рассветом, как все майтэ, приветствовала его песнями; но здесь оно было жестоким — совсем как неведомые замыслы атури и тэверли, в которые её никто не посвятил. Обычно Тааль старалась держаться в тени Турия, к тому же Гаудрун втихомолку (думая, что она не замечает) то и дело летела над незадачливой подругой, чтобы закрыть её от жары. Но в этот час дня солнце стояло так высоко, что скрыться было почти невозможно.

«Надо просто пережить это, — монотонно, как и всякий раз, повторила про себя Тааль. — Просто пережить, и к вечеру станет легче».

Она знала, что вечер — на переходе от ослепительно-золотого света к мягкой темноте — подарит им короткую передышку, когда можно будет двигаться быстрее и не чувствовать каждые несколько взмахов, что загнанное сердце готово остановиться, а перед глазами пестрят круги.

После вечера, конечно, придёт ночь, и в ней будет холодно. Так холодно, что к утру ни один из них не будет себя чувствовать; так холодно, как никогда не бывает в краях Высокой Лестницы, да и вообще в Лесу. А потом всё начнётся заново.

Но о ночи лучше не думать сейчас. Она будет думать о вечере — иначе какой смысл мучиться, даже сглатывая впустую, потому что во рту не скапливается слюна?…

Турий брёл молча, равномерно погружая копыта в песок; цепочка следов тянулась за ним, будто ещё одна Дорога Драконов. От солнца кожа кентавра, и без того смуглая, стала почти коричневой; богатый серебристый хвост потускнел, покрывшись песком и пылью. Турий нёс одну из своих тонких, до блеска отшлифованных каменных табличек и без конца водил пальцем по одним и тем же нацарапанным знакам. Когда Тааль вчера (а может, позавчера? она путалась в днях) спросила, что это такое, кентавр тихо объяснил: