— Именно. Да еще прими во внимание, эстлос, что двадцать лет Навуходоносор до нее и пальцем не дотрагивался.

— Не знал.

— Знал.

— Не знал. Ну да, конечно. Я ее выдал. Ненароком. Через Библиотеку. Книга, которой не должно существовать. Я выдал им свое имя. Как же звали ту библиотекаршу — Береника? Я позволил ей уйти, она составила рапорт. Моя ошибка.

— Мне ничего об этом не известно, эстлос.

— А Шулима еще вообще жива?

— Конечно. Подумай, эстлос. Только живой она сумеет исполнить свою роль.

— Заложница.

— Верно. Пока война не закончится, и все не вернутся на Землю, к старому порядку. Тогда эстле Амитаче сумеет покинуть Александрию. Для чего бы Навуходоносору обращать на себя гнев Иллеи? Шулима уедет свободно, не деморфированная.

— Значит, таковы его условия.

— Сколиодои — это терние в теле Эгипта. Навуходоносор, конечно же, присоединится. Если получит гарантии своей безопасности и выгод.

— Он оговаривал это с остальными кратистосами?

— Дело эстле Амитаче? А должен был? Подумай, эстлос. Она вот уже несколько лет непрерывно пребывает в короне Золотого, живет под его приглядом.

Стратегос постучал ножом о тарелку с рисовым паштетом, раз, два, три, четыре, пять; поглядывал задумчиво на притворно неподвижную эгиптянку.

— Если полагаешь, что именно таков был первоначально план Иллеи, и Шулима сознательно возвращалась в Александрию, чтобы служить гарантией безопасности для кратистосов…

— А ты должен об этом знать? Не должен.

— Ошибаешься, ошибаетесь, этого не было в планах, Госпожа предусматривала нападение лишь через несколько десятков лет.

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Она ее единственная дочь, единственный живой ребенок.

— Не без причины ее называют Жестокой. Впрочем, что мы можем знать о чувствах кратистосов?