Конечно, он знал, что человек рассудительный принял бы предложение князя, или предложение Кристоффа, или одну из тысяч безопасных альтернатив, — и господину Бербелеку следовало бы поступить именно так.

Но — ну подумай только, Иероним, — ты, который создавал державы, короновал царей, разрушил империю Чернокнижника, ты, с кровью кратистоса на руках, тот, перед кем дрожат Силы, — какая же Цель нынче перед тобой? Спокойная, счастливая жизнь аристократа в этом купеческом государствишке, огненноволосые детки, власть в княжестве размером с игрушку? А может, богатство, золото, еще больше золота, торговля, торговля, торговля — чернильные битвы меж колонками чисел?

Кристофф подарил ему некогда книгу кристианских писаний: по большей части нудная история евреев и религиозное болботание. Но ни одна книга не лишена мудрости окончательно:

«Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое».

Даже древние евреи знали законы Формы. Нельзя солгать самому себе.

А он говорит как Кратистобоец, мыслит как Кратистобоец и рассуждает как Кратистобоец.

* * *

Лунарная криптомантия имела на Земле традицию долгую и бесславную, даже вавилонские астрологи не могли похвастаться здесь большими успехами. В свою очередь лунные астрологи, лучше проинформированные, не имели ни причин (ни возможностей) предаваться дистанционным наблюдениям за Четвертым Лабиринтом, а значит, и к их опыту невозможно было обратиться. Впрочем, господин Бербелек привез несколько древних священных учебников из Библиотеки Лабиринта, найденных для него Антидектесом Александрийцем, и именно гравюрами из них он теперь и пользовался, наблюдая сквозь хрустальный телескоп с крыши портового пакгауза северный берег Оброненного Моря. В эту ночь не шел дождь, туман не затягивал город, а тучи — небо; таким случаем пренебречь нельзя. Телескоп он одолжил у Воденбургской Академии. Установлен тот был на мощной треноге, двое дулосов двигали медные обручи, направляя оптикум согласно указаниям господина Бербелека. Огни порта и кораблей слегка мешали, он приказал поставить с запада высокую ширму. Теперь дуновения ветра ежеминутно сотрясали ее, она громко постукивала, это тоже мешало. Вообще, в последние дни Кратистобойца раздражало почти все.

Кроме него и дулосов на плоской крыше стояло четверо хоррорных с заряженными жерлонами, они расположились по углам дома, а графитовый доспех даже в полнолуние не позволял различить фигуры солдат.

Господин Бербелек уже послал за горячей кахвой и водкой. После двух часов наблюдений он не стал ближе к завершению. Рассчитывал, что, может, предопределит сама Госпожа… Все равно господин Бербелек не заснет, кошмары становились все более ядовитыми, какое-то время после пробуждения он не мог сказать ни слова ни на одном из человеческих языков; засыпать не хотелось. В Воденбурге отзвонили час, он потянулся на ликотовом кресле. Движение эфирных макин, управляющих Лабиринтом Иллеи, а значит, и нынешний вид Лабиринта, — представлял собой непосредственный отпечаток флуктуаций морфы Потнии. Антос Иллеи Жестокой расцветал над розовыми водами лунного моря в форме конфигураций небесных ураниосовых конструкций, это знали все лунники. Проблема же состояла именно в интерпретации этих образов. Разложенные вокруг господина Бербелека на крыше пакгауза книги содержали иллюстрации с картами Лабиринта, составленными в дни исключительно важных событий: великих триумфов и поражений Госпожи, рождения ее детей, смерти сына, первой атаки адинатосов и тому подобного. Господин Бербелек сидел, сплетя пальцы на затылке, ночной ветер переворачивал тяжелые страницы лунных книг.