Кратистобоец наблюдал за ними часами. К нему заходили какие-то гегемоны гиппирои, передавали рапорты. Он подтверждал приказы Герохариса. Когда над головой «Мамеруты» вращался калейдоскоп армии эфира, когда в свете Солнца, проходящего под брюхом мотылька, поблескивали доспехи Наездников Огня, серебряные звезды, почти мгновенно исчезающие во мраке, — господин Бербелек думал: вот мое войско. Вот мое войско, вот мои солдаты, моими будут битва и триумф или поражение человека, и Форма мира — я, мне, через меня, для меня, во мне, мной.

21 Октобриса Лунный Флот начал входить в сферу Юпитера, Цветок принялся раскрываться с геометрической точностью пифагорейской кости. С момента, как он отослал последние приказы к восходящим в свои эпициклы армадам, господин Бербелек не заглядывал уже в Слепой Глаз. Выбросил карты и астролябии, прекратил совещания со штабными, Аурелия не встречала его больше в коридорах и внутри «Мамеруты». Черный мотылек мчался, раскинувши на стадии крылья, подгоняемый к своей цели плотной волной эфира, и здесь ничего уже было не изменить, не придумать ничего нового, стратегия Кратистобойца исполнялась.

Только единожды, 25 Октобриса, когда, проходя мимо каюты дяди, она взглянула вверх головы мотылька, под прямым углом к оси оборота ураниосовой ладьи, Аурелия заметила в темном хрустале неясное отражение фигуры Кратистобойца. Тот стоял, склоненный, упершись лбом в стену, с правой рукой, поднятой к лицу. Сперва она подумала, будто он вцепился зубами в ребро ладони, так ей показалось; потом увидела в хрустале отражение белизны, нечто, подобное маленькой трубочке. Прижимал ее к ноздре. Возможно, он и сам, в свою очередь, заметил отражение Аурелии, ибо опустил руку, выпрямился, отвернулся и отошел энергичным шагом — высокая, плечистая фигура в перспективе маслянистой тени.

Никогда более она не узрела господина Бербелека.

* * *

Он не мог спать. Этот вой, этот завывающий стон, этот плач, разносящийся над темными скалами Луны, — всякий раз будил Акера едва-едва через десяток минут. Точно адинатос только и ждал, пока старый софистес приготовится ко сну, точно чувствовал момент, когда тот в сон проваливался, — и тогда резонанс арретесовой песни сызнова бьет в башню. Акер не спал уже несколько сотен часов. Что в молодости не стало бы серьезной проблемой, теперь, когда в нем брала верх морфа первичная, животная, память тела времен Земли, когда ритм жизни отмерялся быстрыми восходами и закатами Солнца, — теперь невозможность заснуть становилась истинной пыткой. Как от чрезмерного усилия болят и отказываются служить мышцы, так и лишенный отдыха разум вырывался из-под контроля.