— И когда вы… нарисовали все это? — все так же возбужденно спросил Мишуля.
Она задумалась. В самом деле, когда?
— Лет двадцать назад… — неуверенно ответила она.
Склонив голову набок, Лариса Сергеевна замолчала, словно вспоминая что-то, ее волосы, собранные на затылке в тяжелый узел, свесились на плечо. В ярком свете хрустальных бра, в соседстве со своими странными рисунками она казалась теперь Алексею Алексеевичу неожиданно вошедшей в его жизнь незнакомкой.
Он совершенно ничего не знал об этой женщине!
— Потом пошла музыка… — неожиданно добавила она, по-прежнему пребывая в мире своих воспоминаний.
Поправив на мясистом носу старомодные роговые очки, Мишуля изумленно поднял брови.
— И… Вы что-нибудь записали? — весь дрожа от нетерпения, спросил он, придвинувшись к Ларисе Сергеевне.
Она ничего не ответила, уставясь в какое-то одной ей видимое пространство.
Она вспоминала… Вспоминала, как все это было… Откуда-то на нее нахлынули звуки — среди дня, среди ее обыденных домашних дел. Звуки наполняли ее целиком, струились вместе с током крови по всем бесчисленным капиллярам и артериям ее тела, пульсировали в каждой ее клетке, в каждой молекуле, рвались наружу, в открытое пространство космоса… Она не знала, куда деться от этих звуков — от этой ни на что не похожей музыки. Она была не в состоянии передать на нотной бумаге все то, что слышала, ведь в свое время она всего пять лет проучилась в музыкальной школе… Но в квартире было пианино, и она бросилась к нему, оно было теперь ее единственным спасением, и ее пальцы, много лет не прикасавшиеся к клавишам, теперь жаждали ощутить их гладкую, прохладную поверхность. Они двигались без всякого контроля с ее стороны, словно повинуясь какой-то чужой воле… И то, что она — с легкостью, без малейших усилий! — играла, казалось ей настолько прекрасным и совершенным, что она плакала от радости. Так повторялось несколько раз, и наконец она догадалась включить магнитофон…
— И Вы все это записали?! — от восторга вскакивая с места, воскликнул Мишуля.
Отчужденно взглянув на него, Лариса Сергеевна кивнула. Потом встала и какой-то новой, как показалось Алексею Алексеевичу, величественной походкой направилась к книжным полкам и взяла небольшую кассету.
— Вот… — сказала она, смущенно протягивая кассету Мишуле, — это все, что мне удалось записать…
Мишуля взял кассету с таким благоговением, словно это был слиток чистого золота или алмаз.
«Странный парень этот Мишуля, — снова с раздражением подумал Алексей Алексеевич, — ему бы только болтать с дамами о всякой чепухе! Тоже мне, летающий штурман!»