А днем она покорно принимала все, что ее окружало. Она по-прежнему бесцельно бродила по саду, надкусывала и бросала твердые зимние яблоки, собирала в ладонь ремонтантную землянику, подолгу смотрела на хризантемы — устремленным в какую-то иную даль взглядом.

И Алексей Алексеевич, с его простодушным оптимизмом, считал, что его жена выздоравливает.

* * *

Ночи стали холодными, приходилось топить печку и включать электрокамин, но только в конце октября Алексей Алексеевич решил вернуться в город. Дома их ждало письмо от дочери: она собиралась привезти к новому году внука.

— Внука? — тревожно произнесла Лариса Сергеевна, — Которого я целых три года воспитывала одна и которого потом у меня отняли? Да, я знаю, почему меня покинули обе дочери: у меня неизлечимая болезнь, я всем в тягость, от меня хотят избавиться…

Алексей Алексеевич молча смотрел на нее, поняв, что рано пока надеяться на выздоровление.

— И на этот раз они отнимут его у меня… — продолжала Лариса Сергеевна, но вдруг осеклась, вспомнив о своем недавнем решении жить теперь только для себя, жить своей собственной жизнью.

Но что осталось у нее от этой так называемой собственной жизни? Какие усилия она прикладывала для того, чтобы отстоять свое право на эту жизнь? Разве она не разменивала свою подлинную, ей одной предназначенную жизнь на будничные пустяки? Повседневное воспроизводство физической и социальной составляющей жизни оттесняло на задний план жизнь ее духа, то самое «личное», что единственно и придает жизни смысл. И теперь, когда эти, физическая и социальная, составляющие жизни потеряли для Ларисы Сергеевны свое былое значение, на их месте стала образовываться пустота. За свою почти пятидесятилетнюю жизнь Лариса Сергеевна так и не построила себе внутреннего убежища — не построила своего дома!

Остатки ее духовных сил, в свое время соприкоснувшихся с космосом, теперь несли в себе только деструктивность, порождая внешне ничем не обусловленный страх. Великий страх!

* * *

Однажды ночью Ларисе Сергеевне снился долгий, изнурительный сон. Она летела в пропасть, мимо проносились черные, влажные уступы, каждый из которых мог стать для нее гибельным, отовсюду доносился гул голосов, какое-то непонятное, жуткое бормотанье — и пропасти этой не было конца. Лариса Сергеевна знала, что на дне пропасти ее ждет мучительная смерть, и ужас близкой гибели наполнял все ее существо. «Вот сейчас, сейчас…» — думала она, но пропасть была бездонной.

Открыв глаза, она долго лежала без движения, будучи не в силах унять сердцебиение. Волны смертельного страха по-прежнему накатывали на нее, притупляли ее волю, лишали сил сопротивления. Она чувствовала себя жертвой, безраздельно отданной во власть какого-то незримого палача, и знала, что спастись уже невозможно.