Пастух неодобрительно крякнул.

– Все как сбесились на этих долларах.

Покружив по комнате, гость подошёл к порогу, стал обуваться.

– Слушай! – глаза его ещё сильнее вспыхнули. – Далеко до станции?

Хозяин помолчал, глядя на левый, сильно разбитый ботинок странного гостя.

– Через перевал. – Пастух рукой махнул. – Версты четыре. Да только ты впотьмах башку свернёшь. Иди, ложись. Я утречком дорогу покажу. Куда теперь?

– Утро вечера не дряннее, – тихо сказал странный гость. – Так любил говорить мой слуга. Добрый мой и преданный Оруженосец.

«Молотит, прости, господи, как мельница. – Пастух отодвинул стакан с самогонкой. – Ножик надо спрятать от греха подальше». – Он перекрестился на икону, мерцающую дешевеньким окладом в красном углу.

– Хрося! – позвал Ефросинью, жену. – Постели ему!

– Уже постелила, – откликнулась хозяйка откуда-то из-за двери, где посмеивался ребенок, слушая сказку перед сном.

Незваный гость обрушился на чистую постель и так проспал до вечера – Ефросинья будить не хотела, а хозяин вернулся только с первою звездой. Они поговорили тихо, горестно. Ефросинья сказала, что, видно, захворал гостенёк, лежит пластом, лоб горячий, как сковородка. Лежит и поминает какого-то Вора или Гама, и пастуха заодно.

3

Златоуст, конечно, не мог не знать о потаённой силе пастухов; наиболее матёрые, опытные, они могли с нечистой силою сдружиться. Чаще всего эта дружба с каким-нибудь лешим, который владеет таёжной окрестностью. Весной, при первом выгоне скота на пастбища, пастух – так, во всяком случае, было на Руси – совершал потаённый обряд в тайге под тёмной елью. При помощи магического слова пастух подзывал к себе лешего и преподносил ему одно, два или три яйца, которые людям несведущим могут показаться скромным даром. А на самом-то деле это была существенная жертва: на протяжении лета леший возьмёт себе одну, две-три коровы, зато всё время будет помогать пасти большое стадо, охранять от волка и другой какой-нибудь напасти. Такой договор заключали они – пастух да леший. Заключали – буквально. Пастух брал ключ, брал замок, запирал его и прятал ключ где-нибудь в корнях могучей старой ели, похожей на косматую лешачиху.

Вот о чём теперь тревожился болезный, денно и нощно валяясь на кровати в углу за шторкой. «Леший – это ладно, это полбеды, – тоскливо думал болезный. – А вдруг этот пастух не только с лешим связан? Где леший, там и другая сволочь. Может быть и Воррагам, и Нишыстазила…»

Однако время шло и ничего тревожного не происходило в доме пастуха, и человек, выздоравливая, успокаивался. Он полюбил свой тихий закуток за шторкой, полюбил этот сельский пейзаж за окном, где догорали последние погожие деньки.