— Нет, больше никто не умрет! Больше никого не отпущу! — исступленно говорил он, когда нащупал в недрах пульсирующей плоти обломанный наконечник стрелы. Наверное, Сумеречный Эльф сумел бы лучше, иначе, без причинения новых мучений. Но он не пришел на помощь, никто не пришел, и Рехи справился сам.

Хлынула кровь, когда посторонний предмет наконец покинул безвольно распластанное тело. Ларт на мгновение весь сжался, а потом замер. Живой, все еще живой. Хорошо. Все внимание Рехи сосредоточилось на краях раны. Он не ведал, в какой последовательности надо исцелять. Он видел множество развороченных тел с выпавшими внутренностями, но никогда не понимал, в каком порядке они обретаются в собранном состоянии. Но теперь незнание не мешало, ничто не мешало. Рехи упрямо свивал линии, призывая всю мыслимую и немыслимую силу воли.

— Твои ладони… — только пораженно выдохнул Ларт, слишком слабый, чтобы противиться. И к лучшему. Ладони… Рехи скривился: ладони — это лишь малая часть. Острая боль прорезала его руки до самых локтей, линии выпивали жизненную силу из Стража, чтобы передать ее другому созданию. Но Рехи ни о чем не жалел в тот миг, не боялся даже остаться совсем без рук. Он наконец-то преодолел беспомощность.

И даже когда с губ сорвался собственный мучительный крик, Рехи не заметил этого: ничего, пусть тело протестует, пусть стенает. Он видел только медленно сходящиеся края раны Ларта, его Ларта. «Я тоже тебя полюбил! Как брата, как друга, как безумца…» — отвечал безмолвно Рехи, без слов, но ответ пульсировал в каждом новом ожоговом волдыре на его предплечьях. Линии не ведали пощады, но среди черных веревок не нашлось иного источника, из которого бы они сумели черпать силу. И Рехи радовался, что он подошел, неправильный, озлобленный пустынный эльф. Подошел для чистых линий нового мира.

Рана почти затянулась, с каждым мигом бледнели и исчезали черные прожилки, красные рубцы рваных краев превращались в розоватые отметки на бледной коже. Рехи радовался, радовался и почти не понимал, что же так ему мешает, что заставляет сдавленно хрипеть и давиться воздухом. И только когда дыхание Ларта выровнялось и от раны остался едва заметный шрам, Рехи по-настоящему ощутил боль.

Он сдавленно охнул и упал набок, но тут же взвился и завертелся на месте — руки, руки сгорели, он не чувствовал их. Лишь огонь, который пронзал волнами холода и стальных иголок, отчего сердце сжималось, а тело билось в корчах. Больно… Боль. Это слово созвучно голоду, все жаждут смирить голод и боль, стремятся избавиться от них. Но за время пути Рехи научился и терпеть голод, неделями не смея напиться крови друга, и теперь добровольно принял нестерпимую боль.