Тот подбирался все ближе. Хотя, наверное, это ящеры в горах оплакивали разоренное гнездо, если они вообще умели скорбеть. Да здесь весь мир оплакивал себя, просто никто не слышал его тихий протяжный стон. Все путали его с кличем войны. Но здесь, в этой сумрачной обители умирания, Рехи уловил что-то другое: не ярость и помешательство, а именно предельную скорбь. Только чью? Свою или Двенадцатого? Свою и Двенадцатого. А что уж там говорил Митрий о преданном долге Стражей и прочем — не важно. Это могущественное существо страдало, как и Ларт теперь. «Если ты тоже страдаешь, почему не пускаешь к себе? Почему не поможешь нам?» — без привычной злобы подумал Рехи. Он ненавидел Двенадцатого, но когда-то раньше, ведь теперь весь мир остановился.

Ничего не имело значение, особенно, когда Ларт на рассвете алых сумерек очнулся и прохрипел:

— Рехи… Кто еще мне такое говорил… Рехи… Знай! Просто знай! — Он вцепился в запястья и уставился прямо в глаза, ясно, пристально, надрывно. — У меня все разрушилось не от этого мира, не от Двенадцатого. Все разрушилось, потому что я не любил своих полукровок, я презирал их. А тебя полюбил… Как друга, как брата, как соратника… Как безумца, с которым мы шли к одной общей цели! Ты должен дойти. За это я умираю! И ни о чем не сожалею.

— Л-ларт…

Рехи согнулся от приступа кашля, он выплевывал пепел вместе со своей болью, а чудилось, что выхаркиваются ошметки легких и души. Как же невыносимо! Как страшно, страшно. Страшно! Все тело пробирал невыносимый озноб, одновременно накатывали волны жара, как в долине гейзеров.

Ларт погрузился в тяжелое забытье, он уходил, почти растворялся. Но Рехи все еще казалось, будто он что-то упускает, какую-то важную деталь: «Если я Страж Мира, то для чего все эти линии? Для чего вообще все? Что еще ими можно изменить? Только для убийств? Да? А Сумеречный умеет иначе, я же знаю, что умеет. Эй, Сумеречный! Где ты теперь? Почему не помогаешь, Страж? Почему не исцеляешь? Только истории умеешь рассказывать, Страж? С-с-страж. Я тоже Страж».

Странная мысль пронзила и заставила встрепенуться. Кашель отступил, как и ледяной мрак, из которого тянулись руки сотен мертвецов. Рехи вновь балансировал на грани неверия и невозможной неправильной надежды. Хотя почему же неправильной? Камень невелик, но он тверд, как и высокая гора — так, помнится, рассказывал старый адмирал, а заканчивал свою побасенку моралью, что даже незначительный житель деревни способен на значительные дела. Вот он, самый последний и самый незначительный житель своей деревни. Камень и гора. Гора — это Стражи Вселенной. Но что если камень — это Стражи Мира? Не крылась ли в их способностях уменьшенная копия той мощи, что таили в себе старшие братья по проклятью?