— Двенадцатый, не объяснишь, кто правит нынче в Бастионе? — спокойно обратился Митрий к кокону. Оттуда всколыхнулась черная линия, стремительно отделилась и дернулась острым мечом. Сумеречный тут же выхватил свой клинок и отразил атаку. От кокона взметнулся зловонный лепесток, приоткрывая того, кто сидел внутри. Лицо заволокла маска непроницаемой мглы. Она крутилась и сгущалась возле единственного обитателя Разрушенной Цитадели.

— Мое творение, — прохрипел Двенадцатый. Голос как голос, даже не так страшен вблизи, как тот, что раньше настигал в виденьях. Рехи хотелось исполнить давнюю мечту: приблизиться и вмазать по морде тому самому Двенадцатому Проклятому. Но по такому случаю собственные руки оказались прозрачными линиями призрака.

— Твои творения тебя оказались страшней, — продекламировал Сумеречный Эльф, срубая очередную линию.

— Так бывает всегда. Правда, Митрий? — рассмеялся Двенадцатый, вновь нестрашно, без пафоса. Он не двигался, сжатый и съеженный. Удивительно жалкий. Настолько, что кулак невольно разжимался, хоть Рехи чуял подвох. Был там кто-то еще, в этом темном вместилище зла. Кто-то из мглы и тумана.

— Каков твой грех? — упрямо спросил Митрий. Он стоят напротив кокона и буравил взглядом тьму внутри.

— Вновь этот вопрос. Не дождешься ответа!

— Каков твой грех?

— Лжеучительство, — после долгого молчания ответил Двенадцатый, но тут же ехидно продолжил: — А ваш?

— Тот же, — выдохнул тихо Рехи, но Митрий шикнул:

— Молчи, Эльф.

Похоже, путешествия Стража оставалось скрытым даже для верховного семаргла. Сумеречный Эльф всегда внушал доверие, и его выходка теперь будила новую симпатию. Вышел бы еще из нее толк. Рехи не видел надобности вызнавать у врага, за какие грехи пришли его судить. Легче же просто убить, положив всему конец. Лжеучительство — мелко, просто. Разрушение мира — разве не это главный грех? Да и для чего ответы? От признания вины разве Двенадцатый бы превратился сразу в прах? Рехи верил в силу оружья. Но закаленную сталь меча Сумеречный использовал только, чтобы отражать хаотичные атаки черных линий.

— Нет-нет, пусть говорит. Пусть оба говорят, — призывал Двенадцатый. — Поговорим и мы с тобой. Что, Эльф, умолк? Не ты ли был самым мятежным из нас? Не ты ли Тринадцатый, хаос, пришедший в неурочный час? Молчишь? А… Молчи, раз слушаешься во всем нашего «творца». Он лишил тебя той неукротимой воли? Свободной воли. И говорит о лжеучительстве. Лже… учительство! Не вы ли сами — семарглы — веками являлись в образе богов разных миров?

Сумеречный молчал, сжимая меч. Он следил за новыми линиями да временами обрывал дикую пляску скелетов. Глаза его светились не менее безумно, чем пламень в пустых глазницах черепов на чугунной решетке. Митрий же стоял со склоненной головой и плотно сжатыми губами. И в нем вскипал все сильнее гнев, от которого накалялся сам воздух. Рехи узрел воочию, как чернеют сияющие перья, как серебро и золото покрываются золой.