— Мы боролись с прислужниками Темного Асуры, — ответил жестко Митрий. — Появление в образе существ из легенд делало наше присутствие менее заметным для потомков. Так мы меньше вмешивались в судьбы миров. Оставались лишь преданиями и сказками.

— Меньше, больше… Меры и весы сам себе придумал. Если бы сказками! Люди в вас верили, как в богов. Поклонялись, создавали культы. Приносили жертвы! — Голос Двенадцатого срывался на вопль. — Сжигали младенцев в вашу честь. Так чем я хуже? Тот же грех, учитель, тот же. На одном круге встретимся, слуги великого добра.

— Это не ты… Я не помню тебя таким, — растерянно сказал Митрий.

— Я или не я… Какая уже разница? — взвился Двенадцатый. И в тот же миг кокон разросся целым лесом черных линий.

— Сумеречный! Руби их! Руби, пока они не добрались до Бастиона! — донесся истошный вопль Митрия, который тоже соткал из тусклого свеченья клинок. Его новое оружие не шло в сравнение с тем, которым он однажды — давным-давно — рубился с Сумеречным Эльфом под самыми небесами, разрывая светом тучи. Оружие вестника надежды ослабло под натиском отчаяния.

«Они… Они не знают тайну Двенадцатого! Они… Тайну. Но и я не знаю! Проклятье, мне бы увидеть сны о прошлом. В них ответ. И я их не вижу, потому что этот ответ и есть ключ к уничтожению Двенадцатого! Он скрывает», — понял и одновременно не понял Рехи, но голос сковало безволие призрака, не разрешая предостеречь.

Он уносился прочь от Разрушенной Цитадели. Вновь возвращался в брошенное на каменной плите тело, пока Митрий и Сумеречный сражались. Зря он их обвинял в бездействии, зря думал, будто они намеренно отказываются помогать в безвыходных ситуациях. Им тоже приходилось нелегко, их борьба уходила далеко за грани его понимания, но ярость предельного ожесточения накалила воздух.

Возможно, после каждого такого поединка вновь случалось извержение огненной горы. Возможно, так отсчитывались последние дни мира. Но от нового знания стало еще тяжелее на сердце: значит, не нашлось нигде великого добра, способного с легкостью переломить ход этой древней войны. Войны без причин… За что Двенадцатый возненавидел свой мир? За что создал монстра? Рехи не знал. Но голос, шедший из мрака кокона, выражал скорее растерянность, нежели злобу. Растерянность, если не больше — испуг.

«Что если это жрецы захватили давным-давно власть, а Двенадцатый у них вон в плену сидит? В коконе», — подумал Рехи и окончательно проснулся. Он вдохнул тусклый рассветный воздух и скрючился на каменной плите в ожидании известий. У Разрушенной Цитадели все еще шел бой, он чувствовал это. И так прошел целый день. Хотя бы Саат не трогал, не требовал новых церемоний. Возможно, он тоже чуял, что творится. Возможно, верховный жрец управлял коконом или кокон черных линий управлял жрецом.