Пещеру чудовища огласил отчаянный возглас человеческой скорби, отчего вновь на разные голоса потянулась песнь принесенных на убой.

— А монстр с пастью и щупальцами лучше? — прорычал с омерзением Рехи.

— Когда он ест мертвых, то может возвращать свой человеческий облик, — оправдывался Вкитор. — От такой трапезы его сила возрастает.

— И как ты его воскресил? Что пошло не так?

— С помощью линий. Я «выткал» заново его жизнь, нарушив все законы мироздания. Но с того дня Саат стал вот таким… Не сразу, но в шестнадцать он впервые предстал в облике чудовища. И обвинил меня в этом. Признаю, мне кажется, ко мне вернулся какой-то другой человек. Дитя черных линий в облике моего сына. — Голос Вкитора дрогнул, но тут же подернулся неподдельной нежностью. — Но нет, он все еще мой сын.

— Так чего же ты тогда здесь висишь? Раз он твой сын, — пренебрежительно ответил Рехи. Теперь разговор не отвлекал его от ужаса ожидания, а лишь глубже низвергал в глубины отчаяния. Не верилось, что из любви возможно сотворить нечто подобное. Но и Вкитор, и лиловый жрец доказывали, что порой любовь более разрушительна, чем ненависть.

— Как он страдал! Как мучился, понимая, во что превратился, — стенал Вкитор, снова говоря лишь с самим собой. — Чтобы утешить его, я передал ему власть. А он… выпил из меня силу. И с тех пор в нем крепнет идея, что он и есть бог нашего мира. Что ж, мне легче в это поверить, чем в неправильность воскрешенья собственного сына.

— Ты создал монстра! Значит, нельзя воскрешать мертвых! Нельзя! — не выдержав, закричал Рехи.

— А что бы ты сделал на моем месте? — отчеканил с осуждением Вкитор.

Рехи остолбенел, живо представив Натта, и холод объял его. Сердце пропускало удары и тут же разрывало грудную клетку. Что бы он сделал? Что угодно! Все! Законы мироздания не так важны, когда речь идет о жизни самых близких и самых родных. Неужели любовь и правда большее зло, чем ненависть? Но без нее не остается ничего, кроме ненависти и разрушений. Рехи терялся от противоречий, сожалея, что теперь подобные вопросы посещают его простецкую голову пустынного эльфа, которая раньше не думала ни о чем, кроме наживы и еды.

Рехи обвис в коконе липких пут. Вкитор больше не отзывался, возможно, потерял сознание или совсем помер. Судя по хриплому голосу, он уже давно страдал от жажды. Если уж Саат не пожалел собственного отца, значит, у недоизбранного дикого эльфа не оставалось и шанса. Верховный жрец ничего не знал о милосердии. Откуда бы? Дитя черных линий…

Черные-белые — не они определяли поступки людей, а поступки людей диктуют их цвет. Здесь все пронизали непроницаемо темные лианы. И среди них не теплилось и лучика света, ни капли надежды. Ночь среди трупов и полутрупов тянулась бесконечно долго. Рехи боялся, что уже ослеп, не дождавшись рассвета. Он ведь не знал, из чего состоял тот дым в тайном ходе. Может быть, из какой-то отравы. Но нет, просто вокруг все чернело от гнили и спекшейся крови. И он задыхался в этой неподвижной круговерти, утопая, как в зыбучих песках.