— Почему тебе оставили целый Бастион? И кто?

— Мой отец оставил. К тому времени оказалось больше некому.

— Лиловый жрец…

Рехи не представлял этого слабовольного изнеженного жреца в роли беспощадного мстителя, но тут же вспоминал последний сон. Он буквально чувствовал, как лопались от жара ненависти тонкие струны души лилового жреца. И если до начала штурма, до смерти Мирры, в нем еще оставалось сострадание юного романтика, то после — ничего, кроме пепла, из которого проросли черные соцветия гнева. Больше ничего. От ударов только мечи закаляются, люди же чаще ломаются. А если и делают вид, что все в порядке, что они стали сильнее, то скорее прикрывают уродливой рубцовой тканью раны души.

— Лиловый? — запнулся Вкитор. — Да. Он и правда всегда носил фиолетовое одеяние. Он и оставил Бастион. Как будто в шутку, как издевку. Мол, правь, все равно мир скоро рухнет. А потом ушел.

Рехи дивился, как лиловый жрец научился издеваться. Когда? Неужели его настолько изменила потеря любимой? Потеря всего. Хотя Ларта именно это тоже изменило. Вновь сердце сжалось, заколотилось, разнося боль по перетянутым веревками ребрам. Тело, слишком много тела, которое не желало бесславно погибать. Рехи помотал головой, чтобы не терять нить разговора:

— Куда ушел?

— Убивать Двенадцатого, — спокойно отозвался Вкитор.

«Понятно. Набить морду Двенадцатому. Это что, желание каждого нового Стража? И там лиловый сдох. А Двенадцатый разрешал Вкитору править во имя черных линий и своего безумия», — свел воедино разрозненные факты Рехи, но что-то не сходилось. Он не догадывался, в чем подвох, предельная изученность духа мешала думать.

— Я всего лишь хотел защитить Саата, — забормотал уже сам с собой Вкитор. — Всегда его защищал… Но мой мальчик однажды погиб. Под ним провалился каменный пол от очередного землетрясения.

Рехи позабыл о боли, о страхе, о завязанном узлом желудке. Изумление от услышанного посеяло сомнения, не сошли ли они оба с ума за короткое время висения на стене. Или длинное… в темноте время никуда не идет, а вращается по кругу.

— Что значит погиб? А с жвалами тогда кто? — воскликнул Рехи, подняв вслед за своим голосом целую волну охов. Незримые пленники-оболочки забеспокоились, даже не понимая сути разговора. Вкитор же издал нечленораздельный набор звуков, которые напоминали замешательство, как у вора, пойманного при краже. Похоже, он невольно поведал свою страшную тайну.

— Ну, что замолчал? Что нам перед смертью-то обоим? — насел на него Рехи. — Расскажи все.

Вкитор помолчал, но ответил:

— Он. Это он. Воскресший. Я слишком любил его. И не мог смириться с его смертью. — Но рассказчик вновь сорвался на беспомощный плач загнанного в ловушку брошенного старика. — Ведь ему было всего девять, а я двести пятьдесят лет не ведал настоящей любви, не понимал, что значит о ком-то заботиться. И вот на склоне моего долго срока познал великую радость. Но лишь для того, чтобы злой рок отнял у меня единственного, кем я дорожил. Нет, я не мог смириться с этим!