«Пусть над хаосом лиц плывет моя вера в тебя», — пронзило сознание тонким отзвуком далекое эхо. Оно отразилось прикосновением свежего ветра и запечатлелось отблеском в прозрачно-синих глазах. Ларт все еще улыбался, а палач уже занес по приказу орудие смерти. И острый полумесяц топора закрывал полнеба, занесенный отточенным лезвием, как рок, как рука самой вечности.

— Нет!

Голос отделился от рта, душа — выпрыгнула из тела перекрученной болью всех линий. Нет — усилие воли, не слово. Нет — преграда и щит от пустоты раскроенного на осколки мира. Нет — в двух парах глаз, отраженных друг в друге. Не здесь, не сейчас. Смерть, палач, чудовища — все пустое и несуществующее. Убежденность в бессилии — глупость, когда отрывается от земли единым рывком окрыленное тело. Белые линии бросились ярким снопом незримых искр.

Палач улетел с помоста, Ларт вскочил с плахи, сбрасывая кандалы, как хлипкие водоросли. Саат зашипел, застрекотал жвалами. А толпа возопила на разные голоса.

— Ложный Страж!

— Чудо!

— Чудо? Король полукровок не пронес наказание!

— Ложный Страж!

— Чудо!

Где-то нашептывали шпионы Саата, где-то люди верили тому, что творилось пред ними. У толпы нет имен и нет лиц. Только разверстый рот, только шамкающая проклятья пасть. Но здесь в общем гомоне отдельные голоса находили свой звук и пронзали завесу лжи. Голод зрелища сменялся голодом прозренья.

Рехи увереннее схватился за белые линии, но Саат развернулся, обрушиваясь черной тучей, одной из тех, что носились тяжелым саваном по небу.

— Берегись! — закричал Ларт и ловко кинул привычным движением отнятый у палача топор.

Саат уклонился, зашипел и направил путы черных линий. Ларт немедленно напал на подоспевшего стражника. Выбил у того меч и неистово разрубил несколько незримых веревок, опираясь не на зрение, а на одно чутье воина.

— Рехи, лови! — крикнул он, подбирая второй меч у врага, невзначай зашибленного Саатом.

— Жрец, за что? — прохрипел Страж

И вновь они встали спина к спине, как в кольце оцепления битвы в ущелье, когда судьба сковал их единым обоюдоострым клинком.

— Ларт, против него бесполезно оружие! — прохрипел Рехи. Вокруг расстилалось бушующее море. Толпа неистовствовала и стенала, то ли жаждала новой потехи, то ли испугалась пошатнувшейся власти культа.

— Саат чудовище! Слушайте, люди-эльфы, слушайте меня, Стража! Саат чудовище! — прокричал Рехи, ощущая лопатками тепло, исходящее от разгоряченного тела друга. И ярче обычного проступал привычный полузабытый аромат, не крови, а всего, что сопровождало Ларта. Даже на грани заведомого поражения в неравной борьбе он дарил потрясающее чувство защищенности, веру в себя, которая позволяла свободно обращаться к народу. Не от стремления к славе, а ради преступно утаенной правды.