– Что с тобой? – спросила Тора пятничным вечером и спрятала скрипку в футляр. – Ты очень бледная.

– Устала, наверное.

Лида прислонилась к стене. Кухня вытанцовывала джайв, словно живая. Словно она носила погоны. Словно играла на скрипке.

– Мы встретимся завтра?

Лида сползла на стул и промямлила:

– Я… я позвоню тебе, детка.

Круг замкнулся. А по диаметру – участок, приступы и ноты. Много-много нот. Дни тянулись медленно. Лида все реже брала в руки скрипку и все чаще пила вино. Она наслаждалась игрой Торы, но сама не притрагивалась к инструменту.

Проклятый джайв не прекращался.

Внезапно Лида поняла: ее музыка не веселая, не грустная и уж тем более не ритмичная. Это пьеса «4′33″» Джона Кейджа, где нет ни одной ноты.

Лида стремительно теряла слух.

* * *

Поселок наполнился водой. Как бы громко Лида ни включала радио, как бы звонко ни хохотала, пьеса «4′33″» погружала ее в вакуум. Джон Кейдж хотел, чтобы люди насладились окружающими их звуками. Но в поселке кто-то каждый день убавлял громкость. Это как уезжающий поезд – не догонишь, не старайся.

– У вас болезнь Меньера. Двусторонняя патология, редкий случай, – сообщил врач, когда Лида прошла обследование и в сотый раз явилась к нему на прием. – Проблемы с внутренним ухом.

Не догонишь. Нет, в тот момент Лида не сидела в кабинете доктора – она топталась на платформе, а где-то у горизонта мчался поезд.

– Ваше головокружение, тошнота, слабый вестибулярный аппарат – это все от болезни. Я пропишу вам препараты, которые снимут симптомы. Потеря слуха – необратимый процесс, но мы попробуем его приостановить.

Лида взяла больничный. Тора по-прежнему навещала ее по вечерам – играла строго по расписанию. Среда? Вивальди. Понедельник? Паганини. Поэтому Лида не путала композиции, даже когда звенело в ушах. Она пыталась уследить за руками Торы, за мелькающим смычком, за нотами, но поезд отдалялся. У Лиды появилось новое расписание.

По понедельникам – Кейдж.

По вторникам – Кейдж.

По средам – Кейдж.