– Прости. Я… я волнуюсь.
– Ты умеешь волноваться? Надо же.
Даже не посмотрев на него, Лида выбежала из кабинета – смахнула слезу ладонью, тут же натянула на лицо улыбку. В коридоре суетилась Стая, приехавшая после очередного задания. Они могли заподозрить неладное. Лида шагала не быстро и не медленно, здоровалась не громко и не тихо, подстраивалась под ритм и молила небеса, чтобы Бруно не забрал у нее Сокола.
Лиду учили бороться. Еще в университете она вызубрила все болевые точки. Если ударить в солнечное сплетение, человек согнется или упадет на колени. Если попасть в углубление внизу шеи, противник начнет задыхаться. Если заговоришь о его бывшей, с которой они вчера расстались, или о паршивой работе, победа обеспечена. Лида всегда знала, на что давить.
Она любила Бруно и вряд ли решилась бы на запретный прием. Но… Он собирался убить дом. Ее родной дом.
Четырнадцать лет назад Лида обнаружила болевые точки и у себя. В университете учили: «Не рассказывай никому, как сильно ты боишься высоты, – друг подарит тебе билеты на прыжки с парашютом, а враг этот парашют проткнет». Но рассказывать и не пришлось. Перед глазами у Лиды все кружилось, в ушах звенело. Один раз она даже упала на работе – ни с того ни с сего, просто потеряла равновесие. А ведь майору милиции нельзя болеть. Звездочка на погонах ничего не стоит, если тебя рвет, а щуплая девчонка – новоиспеченный сержант – стучится в дверь и предлагает вызвать врача.
Но звон в ушах быстро прекращался. Все налаживалось до следующего приступа.
По вечерам Лида частенько приглашала к себе пятилетнюю девчонку с соседней улицы – Тору. Учила ее играть на скрипке и читать музыку.
По понедельникам – Паганини.
По вторникам – Тартини.
По средам – Вивальди.
По четвергам – Бах.
По пятницам – Бетховен.
Дом впитывал в себя ноты, полнился ими. А Лида пыталась разобраться,
Тора с трудом удерживала огромную для детских ручек скрипку, но уже делала успехи. Без сомнений, ее музыкой была «Дьявольская трель».
Приступы учащались. В ушах звенело сильнее обычного. Дни Паганини, Тартини, Вивальди, Баха и Бетховена смазывались, выцветали, фальшивили, как ненастроенные инструменты.