— Полли, — пробормотала она. — Меня зовут Полли.

На этот раз толчок в ее подсознании был сильнее и словно пробудил, на какое-то мгновение вырвал из полузабытья. Но тут снова зазвонил телефон. Она судорожно перевела дыхание и села; лицо ее выражало усталое уныние. Гордость и желание вели между собой отчаянную битву.

«Поговори с ним, Триша — чему это может навредить? А еще лучше, просто выслушай его. Ты ведь нечасто делала это раньше, а, Триша?»

— Я не хочу с ним разговаривать. Не хочу — после того, что он сделал.

«Но ты все еще любишь его».

Да. Это была правда. Только при этом она еще и ненавидела его.

Голос тети Эвви снова гневно зазвучал в ее мозг/.

«Ты хочешь всю свою жизнь оставаться призраком, Триша? Что с тобой случилось, Триша?»

Полли потянулась к телефону жестом, представлявшим собой пародию на решительность. Ее ладонь — гибкая, свободная от боли ладонь — зависла над трубкой. Потому что, быть может, это был не Алан. Может, это был мистер Гонт. Может, мистер Гонт звонит, чтобы сказать, что он еще не закончил с ней, что она еще не расплатилась с ним до конца.

Она сделала еще одно движение — на этот раз кончики ее пальцев коснулись пластикового покрытия, — но отдернула руку. Кисти сплелись в нервный комок на ее животе. Она боялась мертвого голоса тетушки Эвви, боялась того, что она сделала днем, и того, что мистер Гонт (или Алан!) может рассказать всему городу об ее умершем сыне, боялась того, что может означать смятение, вызванное сиренами и снующими по городу полицейскими машинами.

Но она поймала себя на том, что больше всего этого боится самого Лиланда Гонта. Она чувствовала себя так, словно кто-то привязал ее к языку огромного железного колокола — колокола, который мгновенно оглушит ее, сведет с ума и раздавит в кровавое месиво, если начнет звонить.

Телефон смолк.

Снаружи завопила еще одна сирена, и, когда она стала удаляться в направлении Тин-бриджа, снова раздался громовой раскат. Уже ближе, чем раньше.

«Сними это, — шепнул голос тетушки Эвви. — Сними его, родная. Ты можешь это сделать — он властвует над нуждой, а не над волей. Сними его. Разорви на себе его хватку».

Но Полли смотрела на телефон и вспоминала ту ночь — неужели с тех пор прошло меньше недели? — когда она потянулась к нему и, ударившись о него пальцами, сбросила на пол. Она вспомнила боль, вгрызавшуюся в руку от кисти и вверх, к плечу, как голодная крыса с обломанными зубами. Она не могла вернуться к этому. Просто не могла.

Или могла?

«Что-то гадкое происходит в Роке сегодня вечером, — сказала тетушка Эвви. — Ты хочешь проснуться завтра и подсчитать, сколько в этом ТВОЕЙ гадости? Ты и впрямь хочешь внести свою лепту, а, Триша?»