Стас не ответив, взбежал по лестнице, нашарил в кармане ключ от подъезда и квартиры. Домофон пискнул, пропуская внутрь.

Он бегом поднялся на второй этаж. Остановился перед старой светло-коричневой дверью, несколько секунд размышляя: позвонить или открыть своим ключом? Действительно случилось что-то плохое? Или он вломится в квартиру и напугает мать до полусмерти, а потом часа три будет выслушивать нотации? Но чутье подсказывало: случилось, еще как случилось.

Ключ попал в замочную скважину с третьей попытки, пальцы дрожали, отказывались слушаться. Наконец Стас справился с замком и открыл дверь.

В лицо дохнуло тяжелым смрадом разложения и испражнений. Стас закашлялся, отпрянул, горло сдавил спазм, завтрак попросился наружу. Преодолев рвотные позывы, Стас вошел в квартиру.

Понимая, что в помещении, где находится живой человек, так пахнуть не может, Стас все же позвал:

– Мам?

Промолчать значило принять ужасную реальность и согласиться с ней.

Коридор тонул в полутьме, со стен свисали лоскуты содранных обоев. На полу валялись разорванные в клочья одежда и книги.

Входя в квартиру, Стас оставил дверь широко открытой, не только для того, чтобы проветрить вонь, но и из страха перед тем, что найдет внутри. Он шел медленно, тихо ступая по шуршащим под ногами страницам, оглядываясь на прямоугольник серого света, оттягивая момент, когда догадка, переросшая в уверенность, подтвердится.

Смрад усилился у приоткрытой на ширину ладони двери в спальню. Стас остановился в нерешительности. Надо только протянуть руку и толкнуть дверь. В конце концов, смерть – естественная часть жизни. Легко рассуждать о смерти, готовясь к похоронам начальника, но совсем другое – увидеть мертвой мать. Стас глубоко вдохнул, тут же пожалев об этом. Запах, который он почти начал переносить, снова стал резким. Он распахнул дверь.

Мать стояла спиной к входу, одетая в цветастый синий халат. Растрепанные седые волосы облепили ее согнутую спину, как паутина. Пальцы с коркой засохшей крови на месте содранных ногтей упирались в стекло. У босых почерневших ног засохла куча дерьма.

Стас подошел к матери. Боясь дотронуться до окостеневшего тела, наклонился к окну, почти прижавшись щекой к стеклу, и заглянул ей в лицо. На потрескавшихся губах покойницы остались следы багровой помады. Белесые мертвые глаза рассматривали дорогу и старух у подъезда. Третий день рассматривали.

* * *

– Мама умерла, – странно, но голос не дрожал. Зато пальцы, сжимавшие смартфон, заледенели.

Утром он ненавидел жену, но в момент, когда боль и отчаяние грозили разорвать его на куски, он позвонил ей. Как бы то ни было, Алена оставалась самым близким ему человеком. Но эта самолюбивая злобная тварь повела себя, как обычно.