Сегодня они впервые ужинали одни. Он обожал Аннет, как обожала ее и Морин, и ни за что не решился бы лишить дочь такого удовольствия, если бы не чувствовал, что его организм на пределе. В газетах все чаще и чаще попадалось словосочетание Colto da malore[94], означавшее, что еще один несчастный, и опять средних лет (всем им, казалось, было от пятидесяти до шестидесяти), сражен внезапным недугом прямо посреди улицы и доставлен в больницу, где либо тут же умер, либо признан излечившимся через (как минимум) двадцать дней. Внезапная смерть или трехнедельное заключение в венецианской больнице! Генри, не доверявший свое здоровье случайным людям, приходил в ужас от такой перспективы. Глядя на венецианскую ночь, на гондолы, проплывавшие под террасой, величаво покачиваясь – в тишине, с одинокими певцами или целыми мандолинными ансамблями, – озирая всю эту панораму увешанных фонариками малых и больших лодок, он пытался вновь ощутить прежнее очарование, пьянящий восторг, который такие сцены пробуждали в нем раньше. Но теперь все это не вызывало в нем ничего, кроме желания убраться подальше, в горную прохладу, где можно будет избавиться от мучений.

Он почувствовал прикосновение к плечу – легкое, словно комариное, – и поднял взгляд на лицо дочери, светившееся радостью.

– Мамочка уже идет, – сказала она.

Это было не совсем верно. Морин появилась минут через десять, не раньше. Генри не мог сказать по ее лицу, каким будет вердикт. Жена редко выкладывала что-то важное сразу, а ждала, когда разговор обратится на посторонние темы, и тогда как бы невзначай выдавала новость. Они с дочерью сосредоточенно жевали креветки с чесночным соусом, а Генри ковырял вилкой жареный морской язык. Морин заметила вскользь:

– Я не забыла позвонить Лоредане Бембо.

В его душе шевельнулась надежда.

– Да? И что она сказала?

– Она была само благодушие, Генри. Сначала она сказала, что ужасно сожалеет, что ты, дорогой, так тяжело переносишь жару, и просила передать тебе все мыслимые выражения любви и сочувствия.

Сердце у Генри упало.

– И еще она сказала, что полностью понимает твое желание уехать. Она и сама бы уехала. Но, Генри, она заклинала, чтобы мы ее не подвели. Она сказала, что ее бросили столько гостей – из-за жары, ты понимаешь, и комаров, – что это уже и приемом не назовешь. Самое большее, к ужину будут человек тридцать. Она сказала, что кроме нас в Венеции почти никого не осталось.

– Не уверен, что мне это льстит, – ответил Генри, пытаясь проявить остроумие.

– Ну, ты понимаешь, что она хотела сказать. И все это, ясное дело, на ее плечах. Все эти хлопоты, приготовления… И она так превозносит Аннет. Я думаю, что мы не можем ее подвести, – как ты считаешь, милый?