– Пожалуй, не можем, – с сомнением проговорил Генри.

– И да, Генри – чуть не забыла, – она сказала, ты можешь не бояться комаров, потому что их там не будет. Она придумала совершенно поразительный способ, как от них избавиться. Она это придумала специально для тебя – так она сказала. Но это секрет. Ты все узнаешь, когда придешь.

Генри понял, что ему не остается ничего иного, кроме как принять неизбежное.

Каким-то образом он умудрился не умереть за эти два дня, но ему пришлось изрядно помучиться. Когда он неспешно шел к цветочному магазину на Сан-Стефано (он был вынужден каждый день менять цветы у них в гостиной, потому что за сутки они увядали от жары), его вдруг зашатало: ему показалось, что солнце пронзило его, словно меч, как будто кожа перестала его защищать. Colto da malore! Он в панике огляделся, ища укрытия, но тщетно: солнце стояло прямо над длинной площадью, плавно расширявшейся по краям. Затем он заметил навес и засеменил к нему. Стоя в его жалкой тени, он чувствовал себя как потерпевший кораблекрушение на крошечном островке посреди бурного океана. Что же дальше? Как бы он ни был напуган, ему не хотелось признавать поражение и возвращаться в отель без цветов – Морин будет недовольна. Примерно на полпути к магазину один навес над подъездом отбрасывал полоску тени. Он метнулся туда и вновь почувствовал уверенность в своих силах. Это были просто нервы! Хотя нет, не нервы: оглядев длинную площадь, он увидел, что другие пешеходы ведут себя точно так же – избегают выжженную солнцем середину площади с возвышающейся над ней статуей и крадутся по краям, перебегая между островками тени. Впрочем, никто из них не падал замертво, и вскоре он набрался храбрости и вошел, едва ли не приплясывая, в цветочный магазин, где цветы опрыскивали водой, и повеявшая прохлада принесла ему блаженство.

Но в тот день он больше не выходил из отеля до сумерек, как и на следующий день, когда нужно было идти на прием, притом что даже на закате было жарко, как в полдень. Генри махнул рукой на цветы и не выходил до тех пор, пока за ними не прибыла гондола, причалившая к парому с латунными перилами, и Морин сказала гондольерам: «Palazzo Bembo, sa!» – словно в тот вечер это было единственным возможным местом назначения.

Casa – так должна была сказать Морин: дом, не дворец. В некоторых отношениях семейство Бембо было старомодным, приверженным понятиям минувших дней, когда дома венецианских патрициев было принято стилизовать под palazzos. Их дом оставался одним из немногих фамильных домов Венеции, в которых жили, содержа их в надлежащем состоянии, прямые потомки тех, кто их построил. И в тот вечер дом Бембо и вправду походил на дворец. Пусть на парадной лестнице и оставались ступени, на которых не стояли напудренные ливрейные лакеи, их численность все же казалась внушительной; и пусть это были не настоящие лакеи, а только крестьяне, привезенные из поместья Бембо и одетые в ливреи, производимое впечатление было не менее величественным. Поднимаясь по лестнице мимо лакеев и краем глаза замечая их руки в белых перчатках и красные, потные лица, Генри испытал душевный подъем, который подчас вызывает мирское величие. Другие венецианцы устраивали приемы, ничем не выделявшиеся среди прочих, но приемы Бембо славились особым великолепием.