Оля ощутила непонятный укол досады. Она кое-как расчистила памятную табличку. Был человек, и хотя бы имя осталось. Не полное беспамятство, бездонное небытие: что был, что не был.

Дождь все шел, когда Оля подъехала к школе. Смотрела сквозь усыпанное каплями стекло, как стремительно приближается размытое пятно Сашкиной куртки. Еще минута – и машина наполнилась смесью запахов жвачки и сырости.

– Опять слушаешь свои нудные песни, – мгновенно оценила Сашка играющий джаз, – фу.

– Мне нравится. – Оля крутанула руль, всматриваясь в зеркало. После кладбища на душе было спокойно, препираться с дочерью не хотелось.

Несмотря на заверения компетентной Алины Сергеевны, внутри у Оли дремала тревога и сон ее был чутким. У дочери появилась раздражающая привычка дергать плечом и молчать в ответ на прямой вопрос. Приходилось повторять все дважды, а то и трижды, чтобы удостоиться ответа королевны, что невероятно раздражало.

Иногда ей казалось, что дочь мыслями находится где-то не здесь, что, в общем, было не похоже на Сашку, всегда на все сто включенную в реальность. И об этом стоило подумать, а может быть, поговорить с Алиной, уже настойчивее.

Дочь устроилась за спиной и принялась качать ногой, пиная спинку сиденья.

– Саш, перестань.

– А ты смени пластинку.

– Саша!

Грубость дочери была ничем не оправдана и потому хлестнула наотмашь, Оля ощутила, как вспыхнуло лицо.

Пинок в спинку кресла.

Оля глубоко вздохнула, попыталась поймать лицо Сашки в зеркале, но не смогла, та приникла к окну.

– Я тебя не узнаю.

Молчание.

Оля чуть притормозила и обернулась через плечо, стараясь при этом не выпускать из виду дорогу.

– Что с тобой, дочь?

Сашка повернулась очень медленно, и Оля успела заметить, как неуловимо изменилось ее лицо, через которое, как сквозь стремительно тающий воск, проступили чужие черты. Глядя стеклянными глазами, ясным звонким и совершенно не своим голосом Сашка отчеканила:

– Я не твоя дочь!