Я несколько секунд глядел Эдику в глаза, а затем вернулся обратно к документам.

– Нет, конечно. Больные они тут все.

– Вот и я о чем, – согласился опер. – Ладно, короче, пошел я. Тут бабенка одна меня звала к себе. Сегодня ночую там, не теряй.

– Бывай, – махнул я рукой.

Когда дверь сельсовета захлопнулась, я подошел к окну и, открыв его, закурил.

«Дурацкое дело, – в сотый раз подумал я. – Богом клянусь, дурацкое».

Саныч дома так и не появился. Кастрюля с перловкой стояла нетронутая там же, где я оставлял ее днем.

Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого.

«Запил где-то», – подумал я и решил ложиться спать.

В этот момент зазвонил телефон.

– Ого! – удивился я, увидев, кто звонит. – И чего это тебя ужалило-то под самую ночь.

Я вышел на крыльцо дома, где связь ловила получше, и снял трубку.

– Вечер добрый, Александр Николаевич, – поздоровался я. – А вы чего так поздно?

В трубке что-то прошуршало, а затем я услышал знакомый голос заведующего диспансером.

– Привет-привет, Миш, – как обычно, сбивчиво заговорил он. – В общем, я тебе по этой, по деревенской твоей звоню.

– Слушаю вас внимательно, Александр Николаевич.

– В общем, тут, значит, вот как. Изучили мы ее. Посмотрели, значит. Ну что я тебе, Миша, скажу. Экспертизку мы вам, конечно, только через пару недель дадим, но ты для себя имей в виду: шизофрения там будет. Параноидная шизофрения. Возможно, развившаяся на фоне послеродовой депрессии. Ну это я тебе уже так – простым языком. В любом случае, тетеньке вашей мы напишем невменяемость.

– Спасибо большое за информацию. Благодарен, – сказал я, так и не поняв, зачем эксперт звонит мне так поздно и почему в его голосе я слышу несвойственное беспокойство. – Что-то еще, Александр Николаевич?