– Будь там осторожнее, Миш. Знаю, смешно звучит, особенно от заведующего диспансером, но ты послушай. Я в психиатрии сорок лет, но, когда с вашей алкоголичкой говорю, у меня волосы шевелятся. Она ведь не врет. И не болеет. Она это видела.

– Я понял, Александр Николаевич. До свидания.

– До свидания, Миша.

Я положил трубку. Посмотрел назад, где за распахнутой дверью темнели сени.

– Прости, Саныч, – сказал я в темноту. – Не знаю, где тебя носит, но на крючок я сегодня закроюсь.

В том сновидении я был мальчишкой. Шел по болотам и боялся, что новенькие резиновые сапоги утонут в вонючей, зеленой жиже, в которую по колено проваливались мои ноги. Когда я совсем увязал, меня подхватывала сильная рука. Незнакомый мужчина вытягивал меня обратно на кочки. Он был высок – мой спутник, вдвое выше меня. Почему-то казалось, будто я знаю его всю жизнь, но я никак не мог вспомнить, где его видел раньше.

– Куда ты, шельма, – ругался мужик. – Потонешь ведь так. Под ноги смотри.

Через плечо у моего спутника висела двустволка. На поясе болтался патронташ.

– Потерпи… Недалеко до солонцов осталось.

Потом сновидение сменилось. Я уже стоял один посреди тайги, и в густом тумане кто-то бегал вокруг. Из-за деревьев долетал девичий смех.

– Папочка, папочка… – кричала ведьма в лесу. – Ты хлеба принес?

– Прости, цветочек мой… Не испек. Не успел. Дрожжей нету… Вот возьми. Игрушки твои возвращаю.

Ветер закачал кроны деревьев. Мелькнул силуэт за дымкой. Ведьма в белой сорочке пробежала совсем рядом.

– Папочка, папочка…. – вновь зазвучал голос. – А где мама? Почему ее нет?

– В тюрьме мама. Не вернется она, родная…

Черное чувство вины расползалось под ребрами, разрывало сердце. А ведьма все повторяла и повторяла:

– Папочка, папочка… А зачем ты меня лешему отдал? Зачем в печи испек?

– Прости, кровинушка моя. Прости, цветочек. Прости… Думал, ты сниться перестанешь.