— Не пью я…

— Брось ерунду… Курица и та пьет! Пошли! — Гаврюшин сильно потянул Антона за руку к дверям.

— Говорю, нельзя мне, — уперся Антон. — Дурной я пьяный…

— Да ты что! За рождение моего Петьки сто грамм раздавить не хочешь? Кореш ты мне или нет?!

И стал в тупик Антон, заспорил сам с собой. Один Антон говорил: знаешь ведь себя, уйди от греха подальше. А другой, продрогший до самого сердца, вспомнил: сверкает на столе стакан с «Московской», рука берет его, подносит к губам, медленно пьешь, сдержав дыхание, и уже через минуту разливается по телу мягкое тепло, отходят закоченевшие руки и ноги, и горячая волна, вступивши в голову, будоражит смелые думы, и охота приходит высказать все, что скопилось за долгие дни молчанья…

«К тому же, — подумал Антон, — хоть Гаврюшин мне и не кореш, однако поболтать частенько подходит ко мне, более других мне знакомец, и не выпить с ним по такому случаю — значит обидеть человека…»

И Антон шагнул к дверям, примирив свои колебанья оговоркой: «Со ста-то уж грамм не будет худого…»

Вошли — и Антон зажмурил глаза от яркого света. Скинули чумазые полушубки — Гаврюшин из своего переложил незаметно бутылку водки в брючный карман, — бросили их за барьер, на пол раздевалки.

— Давай сюда, в кафетерий, — кивнул на стеклянную дверь Гаврюшин.

Антон шагнул за ним в небольшой аккуратный залец. Во всю стеклянную стену висела прозрачно-красная штора и блестели синтетикой крышек квадратные столы. Один только занят был: четверо парней грудились у тарелок с едой.

Гаврюшин усадил Антона за столик в углу, на жидконогий железный стул с красной обивкой, сунул в колени бутылку с водкой.

— Один момент! — мигнул и подался к буфету.

За стойкой зевала дебелая баба в крахмальном переднике. Гаврюшин — видно было — заулыбался ей, заболтал, замахал ручищами…

Теперь только, севши за стол — локти было разъехались на скользкой столешнице, — почуял Антон, до чего умотался: тело, казалось, краном со стула не поднимешь… Тепло тут сидеть — лицо загорелось — и пахнет хорошо: пельменями…

К столу подскочил Гаврюшин с подносом, выставил со стуком бутылку минеральной, две тарелки с селедкой в винегрете, хлеб, стаканы, поглядел на Антона:

— Может, ты горячего хочешь?

Антон махнул рукой: зачем, мол… А сам: стояла бы сейчас полная кастрюля каши с мясом — в один бы присест уплел. Гаврюшин сел, через стол, под прикрытием минеральной, разлил в стаканы водку и, не таясь уже, припечатал бутылку с содранной этикеткой к столу:

— Ну! За наследника! — и опрокинул в себя полный стакан.

Ухватив граненый стакан со своей половинной долей, Антон поглядел на прозрачную влагу-отраву, будто прислушался к ней, — и пить бы не надо и не выпить нельзя, — без решимости поднял и, не расцепив зубов, дых задержав, не выпил, а выцедил водку и тут же занюхал сивушный вкус кусочком ржаного хлеба.