Принялись клевать дюралевыми вилками винегрет с селедкой. Гаврюшин скоро же отвалился назад — пиджак на его плечах, загородивших Антону залец, по швам готовился лопнуть, — полез за пазуху, вытащил из кармана на стол красный картонный коробок. Открыл — там блеснул желтизной пузырек фигуристый, — закрыл, ласково шлепнул ладонью по крышке:

— Аннушке духов купил для передачи. Не взяли, собаки… — Радостно засмеялся. — Давай за Анюту дернем по малой! — и по полстакана еще плеснул из бутылки…

Момент угадал Гаврюшин: от груди Антона расходилось, в голову вступая, доброе тепло — сил недостало сдержаться, выпил и эти сто грамм.

— Он еще в родильном лежит, несмышленыш, а я ему уже качалку припас, — веселым шепотом басил Гаврюшин, а стол поматывало под его локтями, стакан звенел о бутылку. — И теща расстаралась, нашила там всяких ползунков, слюнявчиков… черт-те что только не нашила… Вот привезу скоро Аньку — заживем!.. С квартирой хреново дело: четверым тесно будет теперь в двухкомнатной. Ну да как-нибудь… Начальник автобазы новую «Волгу» получает, зовет меня к себе шофером. Я ведь на второй класс сдал… А что, пойду. За квартиру. Ему ведь только слово подсказать — и расширят. Верно я говорю?.. Есть тут что? — вскинул бутылку к глазам, выплеснул остатки в стакан, громыхнул стулом, вставая: — Погоди-ка. — К буфету опять побежал.

Этот жизнь туго знает, думал Антон. И везучий… Антону, так тому пришлось чистоганом выкладывать за свою кооперативную. Так уж, видно, жизнь устроена: одному пышки, другому шишки… Антон поглядел на шумливых парней в дальнем углу — там уже все было занято, — в табачном дыму тонули головы… Чего-то грусть начала разбирать Антона. Сказал себе: надо идти. Только не вставалось и не хотелось вставать с насиженного места. Говорить хотелось, выговориться кому-нибудь…

Гаврюшин притащил еще поллитру, по винегрету, тарелку икры кабачковой, сел, потирая грудище широкой пятерней, хитро-весело ощерился:

— Мировая баба эта Эмма. — На буфет кивнул. — Тут запрещено водку продавать, только коктейли. А для нашего брата всегда найдет чего-нибудь покрепче… — Бас его захмелел слегка.

Он сунулся было с бутылкой к стакану Антона, но тот упредил: ладонью накрыл стакан:

— Будет мне…

— Ну, ты эт брось, Антон, — обиделся Гаврюшин.

— Нельзя мне… Зарок я дал…

— Ерунда! — махнул рукой Гаврюшин. — Сколько ты не пил?

— Да как сюда устроился…

— Теперь уже можно. Это я тебе говорю. — И не успел Антон ладонью загородить, забулькало в стакане. — Время, брат, — лучший доктор! Ну, бывай здоров…

Выпили, закусили. Хмель как будто не брал Антона, только в груди непонятная досада копилась, и обидные слова сами собой вырвались изнутри: