Опять непреодолимо захотелось пойти в свою полутемную комнату (днем бабка Устя задергивала шторы на окнах, чтобы солнце не прогревало воздух в комнате) и лечь. Но бабка Устя не разрешала себе этого не только потому, что дневной сон не приносил бодрости. Она знала по своим сверстникам, что происходит со стариками, когда они поддаются беспрерывно одолевающей их слабости. Постель затягивает. А когда тебе за семьдесят, далеко за семьдесят, она уже грозит реальной бедой, грозит гибелью: распустишься, а потом и оглянуться не успеешь, как останется тебе в удел только одинокое лежание в постели.

Бабка Устя в раздумье постояла посреди веранды, закрыв выпуклые черные глаза, прислушиваясь к томящей тело слабости. Потом тряхнула седыми волосами и пошла к выходу с веранды.

Высоко подняв тонкую ногу, она перешагнула через порог и почти задохнулась горячим воздухом. Зной задавил поселок, погасил краски, приглушил живые звуки. Солнечный свет резал глаза.

Спустившись с веранды, бабка Устя пошла по белой закаменевшей дорожке к своему гамаку. Она посидит здесь час, а потом пойдет в комнату и что-нибудь почитает. Если сесть за книгу сейчас, сморит сон, не удержишься и ляжешь.

Она откинулась в гамаке, и опять глазам ее открылось привычное: облупленный угол дачи, ржавая водосточная труба, рассохшаяся бочка.

Удочкина не было, и пса его не было. А забор был уже почти готов — аккуратный, прочный, из белых, свежеоструганных досок.

Забор изуродовал участок. Он оскорблял взор бабки Усти. За забором остались две высокие мощные сосны и береза. Они были обречены. Жадный старик, — крепкий, литой, круглый, словно увеличенный до гигантских размеров жук, взял их в плен и теперь уничтожит. От этой мысли бабке Усте стало грустно.

Над поселком проплыл басовитый гудок. Бабка Устя всегда отличала его от других гудков — пароходных, электричек. Она не знала, что это гудит — завод или фабрика, хотя теперь, кажется, заводы и фабрики не гудели. Этот гудок всегда раздавался ровно в два часа дня… Вероника и зять приедут не раньше семи. А когда появится Анисим, неизвестно. Он жил безалаберно, без всякого расписания, и бабка Устя больше всего беспокоилась о нем.

Мысли ее двинулись по обычному кругу. Сидя в своем гамаке, она снова думала о том, сколько опасностей угрожает ее близким в шумной Москве, среди тысяч снующих машин. Анисим смеется, когда она напутствует его: «Переходи улицу осторожно». Да, они молоды и не воспринимают жизнь как источник разных опасностей. Они еще могут надеяться на зоркость своих глаз, остроту слуха, силу ног. Для каждого из них перейти улицу действительно ничего не стоит. Но в этой легкости и таится опасность. В молодости человек не понимает, как бывает порой ненадежна проложенная по мостовой тропа перехода, отмеченная белыми шашечками…