Варвара слушает и не перебивает, замерев. Потом осторожно, без стука, кладет карандаш на полированную поверхность стола, встает, легко, неслышно пересекает комнату. Что-то делает в углу, за спиной у Вероники.

В этой комнате кондиционер, поэтому высокие окна закрыты герметически. И здесь тихо… Вероника слышит бульканье воды в графине у себя за спиной.

Варвара подходит к ней, наклоняется, протягивает стакан с водой. Осторожно проводит легкими пальцами по волосам Вероники, по мокрым щекам, приглаживает спутавшуюся челку.

— Вот ведь как тебе досталось, бедняге… Вот ведь как!

И Вероника, уже окончательно не сдерживаясь, приникает щекой к ее плоской груди, с виднеющимися в глубоком разрезе платья смуглыми ключицами.

Варвара, обняв ее одной рукой за плечи, приподнимает с кресла и ведет в кабинет шефа.

— Посидим здесь. Сюда никто не придет. Шеф звонил, из Госплана поедет прямо на дачу… Вот как досталось! Ай-я-яй!

Она ставит на журнальный столик перед Вероникой стакан с водой. Идет к шкафу в углу, что-то делает там. Потом отпирает сейф.

Здесь тоже очень тихо. И Вероника слышит легкое, сухое, стрекозиное шуршание, которое всегда, как ей кажется, сопровождает стремительные движения Варвары.

Рядом со стаканом воды Варвара ставит перед Вероникой две крохотные рюмочки и початую бутылку коньяка.

— Это наши с шефом похоронки. Служебная тайна. Будем еще секретную кофеварку у меня в приемной оборудовать. Шеф в заграничных командировках насмотрелся: у каждого босса в кабинете бар и кофе. «Давай, говорит, Варвара, не отставать от веяний времени». А министр наш, как ты знаешь, на любом уровне только боржом признает. Вот и хоронимся, как дети.

Шеф Варвары человек пожилой, с усталыми, застенчивыми, совсем не подходящими для начальника глазами.

— Это для зарубежных гостей, — говорит Варвара, кивнув на бутылку с коньяком. — А для самого у нас другое имеется.

Она выдвигает ящик письменного стола, зачерпывает оттуда в горсть алюминиевые патрончики, маленькие флаконы.

— Вот: валидол, валокордин, кордиамин…

Вероника благодарна Варваре за то, что она говорит о всякой ерунде и не пытается дополнительно травить ее душу жалкими словами сочувствия.

Варвара приоткрывает дверь в приемную и по своему обыкновению присаживается на угол стола, словно стрекоза на ветку, выставив смуглое острое колено. Говорит:

— Они, мужчины-то, — как дети. До седых волос, до скончания века, пока есть силы, играют во всякие свои игры. Мой Станислав со своими книжками, этот — с кофеваркой. — Она ласково и печально усмехается. — Мы, бабы, посерьезней. Мы в жизни другим заняты: родить, выкормить, уберечь… Над детской люлькой, у плиты, над корытом, у кровати больного — жизнь проводим. Не до игр тут. С малого детства, с первой своей куклы, приобщаемся к этому главному, и так до старости. И потому детство из нас быстро уходит… Здоровому радость дать, больного ободрить… А главное наше дело — сберечь. Ребенка сберечь, свей дом. И его, неразумного царя природы, чтоб не зашибся, не сгиб в своих играх. Сберечь!