Она наливает коньяк в рюмки.

— Выпей, Вероничка. Немножечко. Силы понадобятся… Хочешь, я туда позвоню через час?

— Нет, — говорит Вероника. — Я сама.

Она благодарна Варваре за ее предложение. Но ей кажется, что это будет предательством, если она передоверит кому-то этот звонок, попытается хоть на немного увильнуть, отсрочить ту боль, что, может быть, ждет ее через час. И Варвара, кажется, понимает это, потому что ни на чем не настаивает. Говорит, подняв рюмочку:

— Выпьем, Вероничка, за горькую и святую нашу бабью долю… И очень жалко мне тех из нас, которые не понимают этого и сами в мужские игры рвутся.

— Почему, Варя, мне все две недели кажется, что я в чем-то перед ним виновата? — говорит Вероника.

— В любви ты своей виновата, — отвечает Варвара. — И ни в чем больше.

Она вертит в сухих пальцах пустую рюмочку, задумчиво рассматривает ее на свет.

— Дети они… Иногда по-доброму играют, а иногда — ох, как страшно!

Она говорит неторопливо, вполголоса, продолжая усмехаться ласково и горько, и эта ласковость и горечь в ее голосе, и даже привычный сладковатый запах ее духов действуют на Веронику успокаивающе.

— Автомобили всякие изобретают, самолеты. Чтоб побыстрей, сломя голову… О-ох!

Варвара ставит рюмочку на стол. Говорит виновато:

— Все эти рассуждения мои, конечно, бабьи, глупые. Ученые про это по-другому говорят. Но только мы-то знаем, какие они без нас, эти самые мужички, беспомощные.

Она снимает телефонную трубку, набирает номер.

— Саша? Варвара Павловна говорит. Если Веронику Ильиничну будут спрашивать, скажешь, что ее мой шеф вызвал. И пусть не суетятся.

Она кладет трубку. Говорит убежденно и твердо:

— Все будет хорошо, Вероника. Чует мое сердце. Держись, голубка. Не много осталось. А я рядышком буду.

* * *

Олег и Марианна продолжали сидеть на диване, плотно прижавшись друг к другу, сцепив руки, и о чем-то говорили вполголоса. Анисим не вникал в смысл их слов, потому что не испытывал интереса и потому что Олег и Марианна предназначали свои слова только друг другу и разговаривали так, словно Анисима не было в комнате.

Анисим сидел на подоконнике и смотрел в окно — просто так. Поток чужих дел внезапно иссяк, и уже можно было заняться своими — можно было наконец возвращаться на дачу. Но не хотелось никаких дел — ни чужих, ни своих.