Сейчас половина пятого. К пяти он доберется до вокзала. Позвонит с вокзала матери — и на дачу…

Что-то будет, подумал Анисим, но уже без досады, а даже с веселым и злым любопытством.

* * *

К пяти часам садовые скамейки окончательно опустели. Ушли пенсионеры, исчезли детские коляски. И собак увели. Только на противоположном от Димова и Оли берегу пруда по зеленому газону ошалело носился взад-вперед рыжий сеттер. Разогнавшись, он вдруг резко сворачивал в сторону, и тогда его несло боком. Едва устояв на лапах, он снова ложился в гон. Видно было, что пес совсем молодой и счастлив своей молодостью… Исчезли и те трое на качелях. Димов не заметил, когда они ушли.

— Ты не помнишь, где здесь ходил трамвай? — спросила Оля.

— Зачем тебе?

— Прошлым летом я сидела вон на той скамейке. Как всегда, ждала тебя. А рядом сидели старик со старушкой и разговаривали по-французски. Потом старик спросил меня, почему здесь нет трамвая. Оказалось, что это туристы из Франции. Они разыскивали по Москве булгаковские места. Очень гордились, что прочли «Мастера и Маргариту» по-русски. Правда, со словарем.

— Этого уже и я не помню, где здесь ходил трамвай, — сказал Димов. — Кажется, вдоль той ограды. Значит, бутылка с подсолнечным маслом разбилась у той калитки. И там бедняга Миша Берлиоз поскользнулся, и ему отрезало трамваем голову.

— Старичок очень сокрушался: «Нет трамвай, нет трамвай!» Надо же, прилетели аж из Парижа, а трамвая нет.

Олин голосок звучал весело. Она болтала, видимо, для того, чтобы отвлечь Димова от мрачных мыслей.

Димов посмотрел на часы. Через пятнадцать минут надо было звонить Веронике. Но это уже не вызывало тревоги. Наверное, как всегда, Вероника потребует, чтобы он точно сказал, когда собирается вечером вернуться на дачу. Или попросит его поехать с ней, потому что у нее тяжелые сумки. Словом, что-нибудь вполне обычное. Но позвонить надо.

— «Нет трамвай, нет трамвай!»

Оля веселилась, передразнивая незадачливого старичка француза…

Качели были пусты и неподвижны. И скамейки в душных аллеях были пусты. Только веселый молодой сеттер рыжим огоньком метался вдалеке по зеленому газону, вертел головой, пытаясь укусить себя за вислое шелковое ухо. Устоявшееся за день, загустевшее солнце роскошно раззолотило жалкий квадратный городской пруд с деревянными домиками и кормушками для уток. По чахлой траве, как куры в деревне, дергая головками, бродили голуби — давно уже надоевшие горожанам нахальные, красноглазые птицы.

Димов, сощурясь, смотрел на веселого пса, на пруд, на голубей, прислушивался к голосу Оли. И вдруг подумал: а ведь она моя единственная за всю жизнь любовь. И мысль эта ошеломила его.