Он отвел взгляд от голубя, жадно клевавшего хлебную корку, и посмотрел на Олю. И почувствовал, что внезапно в нем зародилось смятение. За полтора года это лицо стало для него знакомым каждой своей черточкой. Он мог восстановить его в памяти в любую минуту в мельчайших подробностях: маленький рот, тяжеловатый подбородок, нежные, аккуратные крылышки ноздрей, черные полоски туши на верхних веках, продленные от уголков глаз к вискам. Юные густые волосы ее даже на морозной улице казались теплыми на взгляд. Его ладони всегда помнили их нежное тепло. А сейчас это лицо показалось ему чужим и опасным.

Она улыбнулась в ответ на его взгляд, ласково и доверчиво. Раньше, когда она улыбалась так, Димову казалось, что вся ее душа в эти минуты открыта ему, до самых затаенных уголков. Ни у кого прежде он не встречал такой самозабвенно-радостной улыбки. В ней была не только открытость собственной Олиной души, но и безоговорочная вера в то, что все вокруг нее тоже открыто навстречу ей, прекрасно, чисто и не замутнено ложью.

Когда на той случайной вечеринке еще незнакомая Оля в ответ на какое-то его замечание улыбнулась ему через стол, его поразила именно счастливая доверчивость ее улыбки. И, возвращаясь позже памятью к этому вечеру, он всегда думал о том, что именно улыбка Оли заставила дрогнуть его сердце. Откуда она взялась, такая счастливая, подумал он тогда, словно ее никто никогда не обманывал?

Оля была скрытным человеком. Именно опасная скрытность характера определяла вздорную неожиданность ее поступков. Природа причудливо наделила ее открытой улыбкой и неуловимой душой. Она видела в жизни ложь и умела лгать сама. И иногда лгала и тогда, когда улыбалась. Ложь была ее защитой. И защитой была улыбка, которая заставляла простить любую ложь. Но она умела быть и безжалостно правдивой. Когда хотела доставить боль. Когда не защищалась, а наступала…

Что-то насторожило Олю в обращенном к ней взгляде Димова. Улыбка сошла с ее лица.

— Опять? Что с тобой? О чем ты думаешь?

— О том, что люблю тебя, — усмехнувшись, сказал Димов.

— И мысль эта, кажется, не доставляет тебе радости? — сердито сказала Оля.

— А тебе твоя любовь приносит одну радость? — спросил Димов.

— Нет, — жестко сказала Оля. — И ты это знаешь.

— Да, — сказал Димов.

Он накрыл ладонью Олину руку и отвел взгляд… Единственная любовь? А что же было тогда, двадцать с лишним лет назад, на Тверском бульваре, на такой же твердой, но не прогретой солнцем, а ледяной скамье? Какой тогда была Вероника? Теперь это трудно вспомнить, потому что они старели вместе, бок о бок, и, вспоминая Веронику, он всегда видит ее такой, какая она сейчас. Что было тогда? Она была маленькая, стремительная, с шелковой русой челкой, свисавшей на глаза. И была в ней поразившая его отчаянная готовность отправиться с ним прямо с той ледяной скамьи хоть на край света. Они были знакомы всего несколько часов, и эта готовность, и то, как открыто и самоотречение двинулась она к нему навстречу, поразили его. Может, не было в его душе никакой его собственной любви, а только внезапная любовь той малознакомой девушки с заледеневшими на холоде руками и щеками была такой, что заполнила не только ее собственную, но и его душу? А может, это кажется сейчас, потому что прошло два с лишним десятилетия и уже трудно вспомнить, что чувствовалось в тот вечер? Сейчас было только горькое ощущение вины, словно он тогда сознательно пошел на обман, растянувшийся на двадцать с лишним лет. Нет, просто память не удержала тех чувств во всей их полноте.