— Что ж, иди. А я попытаюсь тебе поверить. Я тебе верю. Иди.

И, как это бывало всегда, лицо Оли преобразилось сразу, в какую-то долю секунды.

— Хорошо, не провожай, — сказала она ласково. — И, пожалуйста, верь мне. Я посижу там совсем немного, часов до восьми, и уйду. Конечно, я зря согласилась, но теперь действительно неудобно. Человек ведь ни в чем не виноват. А вечером я буду дома. Надо работать. Совсем зашилась со статьей. Кстати, ты очень помог мне. Некоторые твои мысли мне очень пригодились. Умница. Оказывается, фольклористы тоже кое-что понимают.

Она наклонилась к Димову и поцеловала его. Ее сияющие, черные, драгоценные глаза источали ласку, и поцелуй был легким и мимолетным.

— Не сердись, — сказала она. — Никто не виноват.

Она повернулась и пошла к выходу из сада. Она шла торопливо, решительно размахивая своей тяжелой, набитой до отказа сумкой, словно убегала от него.

Всякий раз, когда они расставались — один уходил, а другой смотрел вслед, — невидимая ниточка связывала их до последней секунды, до того момента, пока уходивший исчезал в толпе, или сворачивал за угол, или, в последний раз обернувшись, входил в вагон метро. И они оба физически ощущали то мгновение, когда эта ниточка обрывалась. А сейчас ее не было.

Димов смотрел вслед Оле и отчетливо чувствовал, что она вся устремлена вперед, к предстоящей встрече. Она была фантазеркой и лгуньей, но она еще не научилась оттачивать свою ложь с достаточной тщательностью. Наверное, ей мешала эмоциональность. Или по молодости лет она еще не знала, как болезненно проницателен взгляд ревнующего мужчины.

Поцеловав Димова и посмотрев ему в глаза своими прекрасными и честными глазами, она сказала: «Верь мне» — и успокоилась. И у нее не хватило терпения еще чуть-чуть продлить расставание, помедленнее пройти те десять — пятнадцать шагов, что отделяли их скамейку от калитки бульвара.

Бывало, они расставались, поссорившись. Много раз бывало. Но еще ни разу у Димова не было такой отчетливой убежденности, что нынешний ее уход — это уже нечто другое, что сегодня это — навсегда.

У калитки Оля обернулась и взмахнула рукой. Жест был ласковый, но тоже поспешный и мимолетный. И через секунду она исчезла за кустами, росшими вдоль ограды сада. И опять у нее не хватило хитрости или терпения сделать этот последний шаг чуть помедленнее.

Час назад Димов думал о том, что ему надо бы исчезнуть, «раствориться» в душном воздухе прямо на этой скамье, в этом пропыленном городском саду. А сейчас ему захотелось умереть на этой скамье.

И еще, горько усмехнувшись, он подумал, что страсти, которые терзают его душу, больше под стать его сыну Анисиму… Та девчонка с жесткими глазами, которую ему показала сегодня утром на дачной просеке Вероника, наверное, не хуже Оли владеет приемами жестокой и прекрасной любовной игры. Но в мысли этой было нечто неловкое — Оля и Анисим были совершенно несовместимы в сознании Димова. И если мысли о них сталкивались, Димов всегда испытывал смятение.