— Почему тридцать три года?

— Потому что мне тридцать три сейчас. Это вторая жизнь. Первая принадлежала тебе, и у нас ее украли, зато вторая будет твоей. Я пойду и оденусь, пока ты напишешь эти телеграммы.

— Нет никакой необходимости посылать телеграмму о моих вещах, — сказала Ката. — Если мы отправим письмо внизу на пьяцца, оно будет получено в понедельник утром.

— Сундук нужен тебе здесь? — спросил Тони.

— Не очень.

— Тогда вели своей хозяйке уложить его и поручи конторе Кука в Вене забрать его и послать к Куку в Неаполе, а мы за все заплатим при получении. Пошли ей эти пятьдесят лир на оплату расходов.

— Нет. У меня остается квартирная плата за неделю и десять шиллингов в австрийских деньгах. Я пошлю их.

— Отлично, — сказал Тони, хотя ему неприятно было видеть, что Ката посылает свои последние деньги. Как заставить ее взять побольше? Он пошел назад в комнату, вымылся и докончил одеваться, затем закрыл подносы с завтраком чистым полотенцем от мух.

— Что ты пишешь своему дурацкому хозяину? — спросил он.

— О, это так трудно и выглядит глупо. Я написала: «Глубоко сожалею не могу вернуться взяла другую работу», — так будет хорошо?

— Фу! Ты уж слишком вежлива. Это деловые люди, у них нет никаких чувств. Телеграфируй так: «Предупреждение немедленном прекращении работы не возвращаюсь». Не будь вежлива с этими свиньями.

— Я вовсе не буду телеграфировать, — сказала Ката, разрывая листок бумаги. — Зачем нам зря тратить деньги? Я просто напишу то, что ты сказал, на листе бумаги и подпишу его. Годится?

— Великолепно! Не будь щепетильной. Какой мерой вы мерите, такой и вам отмерится. А когда ты покончишь с этим, мы отправимся.

Отправиться, однако, было совсем не так уж просто. Во дворе Мамма и Баббо должны были насладиться своей частью спектакля; они улыбались и твердили, как они рады, что синьорина еще остается! Что бы они еще могли сделать, чтобы ей было удобнее? Тони понял, что они сгорают от желания знать, что случилось, и не смеют спросить.

— Вот что, Ката, — сказал он по-английски, — ты не будешь возражать, если я скажу им, что мы собираемся пожениться?

— Нет, — сказала она, слегка краснея.

— Это им страшно понравится, — они как раз мечтают о чем-нибудь в этом роде. И, в конце концов, они должны же знать, что мы — любовники, а то они сами узнают это скоро. Право, они вполне заслужили наше доверие.

И Тони сказал им, что он и синьорина собираются sposare[221] (нельзя сказать по-итальянски — convoler en justes noces[222]), и двое стариков затрепетали от волнения — такой роман происходит в их доме! — и Мамма поцеловала Кате руку, а Баббо похлопал Тони по плечу и сказал: «Браво!» — как если бы тот произнес спич в похвалу итальянскому фашистскому режиму или переплыл через Ла-Манш. Наконец Ката с Тони ушли, провожаемые улыбками и помахиваниями и a rivedercis[223]; и вот они, наконец, на улице.