Тони свирепо вытер лицо рукавом и спросил:

— Могу я теперь повернуться?

— Да.

Ката все еще сидела на кровати, очень бледная, но совершенно спокойная, без слез, и безнадежно смотрела в пол. Тони почувствовал, что лицо его горит и набухло от пролитых и подавленных слез, и хоть знал, что нет зрелища отвратительнее плачущего мужчины, он сказал:

— Ката, погляди на меня!

Она медленно подняла голову, и ее взор встретился с его взором. И хотя Тони был уверен, что уже коснулся предела страдания, выражение бесконечной скорби и стыда на ее лице поразило его в самое сердце.

— Кажется, я никогда не испытывал желания убивать, Ката, — сказал он медленно, — но сейчас испытываю. Я бы убил, я бы в кровавую слякоть растоптал головы тех, кто причинил тебе, кто причинил нам это зло, кто обидел, кто топтал нас и миллионы нам подобных. Я бы убил их голыми руками — и сознавал бы, что делаю доброе дело. Но, Ката, мы должны вырвать убийство из своего сердца вместе со старой скорбью и старыми сожалениями. Мы должны сеять любовь и счастье — там, где люди насаждали разрушение и нищету. Ты говоришь, что твое тело обесчещено? Ты думаешь, что мое тело не бесчестилось каждым часом этой мерзкой войны? Я хуже тебя, я человек, проституированный на убийство. Смотри.

Он откинул халат и показал на шрам от раны на обнаженном бедре.

— Вот знак моего бесчестья, и я должен позволить тебе видеть его, и я буду знать, что ты его видишь каждый раз, когда я буду стоять перед тобой обнаженным. Даже когда ты будешь касаться меня в темноте, ты почувствуешь рубец на моем обесчещенном теле. Мне больно от твоей боли и страдания, не от того, что ты считаешь своим позором. Даже если это и так, даже если ты можешь подарить мне только обесчещенное тело, что я могу дать тебе, кроме тела, испытавшего еще более страшный позор? Я не говорю о прощении, — что такое прощение? Но если я принимаю и беру на себя твой малый позор, прими и возьми за себя мое еще большее бесчестье.

У Каты глаза были затоплены слезами, и она протянула к нему свои руки. В одну секунду он очутился на коленях у ее ног, целуя ее руки, ее колени, незакрытые груди и потом ее губы. Он закинул голову, глядя на Кату и пристально и беспокойно.

— Ты останешься теперь, Ката?

— Да, я останусь теперь. И Тони…

— Что?

— Благодарю тебя — за жизнь…

Ката спустила рубашку до талии, и Тони нежно водил щекой по ее рукам и бокам и по очереди целовал ее груди, когда раздался резкий стук в дверь. Их ослабевшие тела напряглись от испуга, и Тони прошептал:

— Что это?

— Мой завтрак. Я велела принести его в семь, и чтобы в семь десять приехал извозчик.