— Тони, я верю тебе. И даже если бы то, что ты сказал, было неправдой, я достаточно женщина, чтобы не быть чересчур придирчивой. Но есть нечто, нечто гораздо более ужасное. Я скажу тебе это, а потом ты должен будешь позволить мне укладываться. Пароход отходит в восемь.

— Что это? — спросил Тони, и на этот раз страх был в его глазах.

— Стань подальше, подальше, у окна, и отвернись. Не смотри на меня.

Ката помолчала и затем заговорила тихим, но твердым голосом, и в нем была печаль, невыносимая для Тони.

— Мой отец был заключен в тюрьму по подозрению в сношениях с русскими во время войны и умер там. Мой брат, служивший в армии, не мог вынести позора и покончил самоубийством, меня держали в тюрьме почти год, а затем выпустили под надзор полиции. Почти все состояние моего отца погибло. Я продала дом, вещи и жила только в надежде на конец войны и на тебя. От тебя не было писем, ни одного слова. Мои письма пропадали, может быть, их не пересылали, — меня считали шпионкой. Во время войны мы в Австрии голодали, и я болела. После перемирия попыталась получить разрешение поехать в Англию, мне было отказано, — мое прошлое говорило не в мою пользу. Несколько месяцев я была очень больна, лежала в больнице, и когда стала поправляться, мне пришлось поехать в деревню. Я была там, когда ты приезжал в Вену искать меня, я тебе вчера говорила. Тем временем деньги теряли стоимость.

Тони стоял отвернувшись, как обещал, и закрыл рукой глаза. Он страстно желал, чтобы она кончила эту ужасную историю, чтобы он мог обнять ее, попытаться утешить ее и сказать ей, что счастье может заставить забыть обо всем, — но почему все это могло разлучить их?

— Затем крона потеряла всякую цену, ты сам знаешь, — продолжала Ката совсем твердым, но таким безнадежным тоном, что это было для Тони хуже смертоубийства, — и все дельцы мира съехались, чтобы по дешевке раскупить остатки погибшей империи. У меня было мало, у меня не осталось ничего. Я старалась найти работу, все еще надеясь, что ты приедешь или что я сама доберусь до Англии. Я получила паспорт, но английский консул не дал мне разрешения на въезд в Англию, хотя я на коленях просила его. Я продавала газеты на улицах, я мыла посуду в ресторане. Австрия становилась все беднее и беднее. Улицы были полны безработных…

— О Ката, — сказал Тони срывающимся голосом, — зачем продолжать? Это ужаснее смерти! Но продолжай — я тоже должен выстрадать все это. А потом позволь повернуться и подойти к тебе.

— Не сейчас. Не оборачивайся. Я три дня голодала, и была зима, и я продала свое тело мужчине за хлеб. После я подумала, что мне лучше убить себя от стыда, но он был неплохой человек, он старался достать мне работу, и это ему не удалось. Три месяца я должна была жить так, пока меня не взяли скрести полы в магазине, где я сейчас работаю. Вот что я должна была сказать тебе, Тони, и вот почему я должна уехать. Я отдала бы тебе всю свою кровь и жизнь, но я не могу отдать тебе обесчещенное тело, тело проститутки.