И про сына думал? «Чего ж, сынок, если люба тебе Маргу — мы с матерью перечить не будем. Девка скромная, грамотная и черной работенки не боится. Как приехала, все время, считай, коров за мать доила… И в одежде аккуратная, и лицом видная, покраше других… бери ее, пусть по-твоему делается! За отца она не ответчик. Хотя, конечно, упрекнут, найдутся такие, меня — за худого свата, тебя — за худого тестя. Переживем, сынок!»

Въезжая в Тагархай, он вдруг увидел свет в окнах митрохинской избы. «Иль я давеча не выключил, забыл?» — обеспокоился Халзан. И направил жеребчика к митрохинскому (уже бывшему митрохинскому!) подворью. Однако, не доезжая до него, остановился… В желтом оконном прямоугольнике различил он стоявших в обнимку Дугара и Маргу. Но тут же фигуры отдалились в глубь комнаты — и погас свет.

«Это их дом теперь», — сказал себе Халзан, испытывая сложное и неясное чувство: радости за сына и боязни за него…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В полдень, когда Ермоон пришел из кузни перекусить, сидел за столом, — где-то близко прогремел оглушительный выстрел.

Кто бы мог это? И что за стрельба средь ясного дня, в улусе? Мальчишки балуются?

Ермоон, отложив ложку, выглянул в окно, однако ничего не увидел — и вышел на крыльцо.

В этот самый момент из-за угла вывернулся с двухстволкой в руках Баша Манхаев и, заметив Ермоона, крикнул во всю глотку:

— Иди, забирай чушку!

— Какую?

— Свою! На моем огороде. — Лицо у Баши было свирепым. — Да поживей… А то не успеешь прирезать, мясо испортится.

— Что случилось-то?

У Баши в голосе злорадство:

— Сначала дочь твоя повадилась в мой огород, а теперь чушку туда пустил!

— Зря не болтай, Баша, — сурово заметил Ермоон, сходя с крыльца. — И ружье на меня не наставляй… Опусти стволы, говорю!

— Перестреляю… так вашу…

Баша, круто повернувшись, держа ружье, как солдат в атакующей цепи, на изготовку — пошел от калитки, бросил уже издали:

— Она в углу, где крапива!