— Я тоже, — откликнулся Левко. — Есть такое стихотворение. Хочешь, прочитаю?

Наступила пауза.

— Прекрасно! Так и живи. — Лариса положила руку ему на плечо.

— Так и буду жить.

— Левко! — со стоном вырвалось у Ларисы. — Молчи!

— Молчу… Нет, лучше я расскажу тебе еще об одном моем путешествии. Есть такой остров Мадагаскар…

Мужчина в берете допоздна бродил у моря. Он не пришел к ужину. Долго не мог заснуть. А среди ночи проснулся, потихоньку вышел в коридор. Там он долго вглядывался в дверь палаты, где лежал Левко. Вглядывался и бормотал: «Серебряный автобус… Серебряный автобус. Венки. Реквием…»

Едва дождался утра и уехал.

Под вечер Левку стало плохо.

Мимо палаты, где он лежал, проходили на цыпочках. Разговаривали шепотом. Из полуоткрытых дверей кабинета главврача до кого-то донеслось слово «ремиссия», и тот стал твердить каждому, что у Левка началась ремиссия. Другой растолковал, что ремиссия означает временное улучшение. Значит, наоборот, не началась, а кончилась ремиссия.

Утром видели, как Лариса вместе с главврачом быстро шла к Левку в палату. Шла как слепая. Окаменевшее лицо, темные круги под глазами. Неведомо из каких источников стало известно, что Левко всю ночь бредил, стонал и не отпускал Ларисиной руки.

Вызвали отца.

И тут вспыхнул новый взрыв любопытства, жарких споров. Как поведет себя Лариса?

— Спрячется, — твердили одни.

— Немедленно уедет, — другие.

А третьи уверяли, что не уедет и не спрячется. Просто сделает вид, что только вчера с ним познакомилась. Актриса!

Приехал отец, еще более мрачный, чем раньше. После короткой беседы за плотно закрытой дверью главврач повел его к Левку. И сразу же туда вызвали Ларису. Главврач вскоре вернулся к себе. Лариса осталась.

Потом их, отца и Ларису, видели в коридоре, на крыльце и на скамейке под старым, растрепанным ветрами кипарисом, одиноко торчавшим над кручей. Они говорили и говорили, и, должно быть, это был печальный разговор.