— А кто обо мне там заботился? Твоя Неонила?

— Ты все принимаешь близко к сердцу. Не обращал бы внимания.

— А куда ж я должен был его девать?

— Кого?

— Не кого, а что! Внимание. Понимаешь, меня с малых лет учили, что природа одарила человека вниманием для его же пользы. Как зрением. Как слухом.

— А-а… — махнул рукой Максим. — В жизни лучше кой-чего не видеть и не слышать. Жили б как-нибудь и дальше вместе.

— Как-нибудь, как-нибудь… Это ты так живешь. А меня уже не переделаешь. Поздно. Привык все замечать и слышать.

Максим помолчал. Потом напомнил про Василька.

— Ты ж его сызмала воспитывал. Как ему без деда?

— Уже не Василько, а Василь. Четырнадцать лет. В комсомол приняли. Пора самому себя воспитывать.

Опять Максим примолк. Вздохнул. И вместе со вздохом невольно вырвалось:

— Такую квартиру разменяли!

— Это твои слова или Неонилины?

— Ну что Неонила? Ты уж слишком… — Максим посмотрел на отца и отвел взгляд.

А тот смотрел на сына. Долго смотрел.

— Сам знаешь, — выдохнул наконец.

— Что я знаю? — помрачнел Максим. — Теперь, если хочешь знать, все такие. Посмотри на… — Он перечислил несколько знакомых семей. — И что? Одно и то же. Потому что все такие.

— Неужто все? Так-таки все хищники и эгоисты? Все гнушаются веником и не брезгуют грязной тарелкой?

— Ой, папа! Еще и тарелку сюда же… Из всякой мелочи делаешь мировую проблему.

— Это, конечно, не мировая проблема, но и не мелочь. А что касается мировых, так я от них всю жизнь не мог отречься. Еще с тех пор, как пионерский галстук повязал… Ты иди, Максим. Я подремлю. Да не волнуйся. Прошу тебя. Слышал, что доктор сказал?