Постой, постой, я еще не выпил кофе. А где же он? Кто забрал мой стакан? Что это за гостиница?..

Погоди, ты говорил тогда… Ага, ты говорил, что коллектив не может ошибаться. Склони голову — видишь, сколько лиц перед тобою! А там, знаешь, там, где стреляли, было так: вместе с командиром я кинулся наперерез охваченным страшной паникой взводам (кто-то заверещал: «Окружают!»). Сколько лиц было перед нами… Один миг, секунда решала, схватим ли мы оба пулю от какого-нибудь барана-труса, и отара побежит, усеивая своими трупами вспаханное поле, или на этих лицах, в этих испуганных глазах блеснет человеческая мысль. И мы заляжем и встретим немцев огнем. Никто, понимаешь, никто нам тогда не сказал, что мы двое противопоставляем себя коллективу, который всегда прав!

Кто там стучит дверью? Опять эта женщина в белом… Кофе. Я прошу кофе, а вы, что вы мне даете? Какое-то пойло. Послушай, Андрей, это ты подослал сюда белую мегеру? Вы хотите усыпить меня, а я не буду, не буду! Где ты, Андрей? Не смей прятаться и не смей перебивать меня своими байками. Знаю, знаю. Двадцать тысяч движений, чтобы связать чулки. А сколько надо сделать шагов, чтобы дойти до полюса? А сколько шагов до космоса? Все, все… Ничто не может помешать — я вижу Землю. Из космоса она голубая с пушистыми одеялами туч. С чуть заметными очертаниями суши, что на лапах выползает из океана. Видишь?.. Нет, я не был в космосе. Куда мне с пробитыми легкими! Нет, я был, иначе откуда же я мог видеть всю Землю? Гигантское голубое колесо, простроченное синими жилками меридианов. А ты видишь Землю впритык, только клочками, как слизняк. Что ты знаешь про Землю?

Ушла, ушла наконец. Какая странная женщина! Молчи. Не перебивай. Теперь я имею слово, я долго ждал… Как ты смотришь на факт самоубийства? Ты об этом когда-нибудь думал? А о нашей встрече в Киеве ты когда-нибудь думал? Погоди, это было позже, значительно позже. Только не сбивай, не путай меня. В Киеве это потом, сперва мы встретились в Харькове. После войны. Правда, не в июне-июле сорок пятого, а в ноябре, когда я уже прошел дюжину проверок и чисток. Я был чище ангела — в словацком френче, венгерских штанах и уже не помню чьих именно сапогах на толстой подошве. Отворив дверь, ты сразу догадался: «Плен!» Так, верно, когда-то пугались: «Чума! Холера…» Ты угадал: плен, побеги, смертельные побои, а потом пещера в Татрах. Словацкое восстание. Ты слышал такое название — Баньска Быстрица? И наконец — дюжина проверок. Я ангел, разве ты не видишь крыльев? Ты стоял на пороге, губы тряслись — плен, заграница… А что мне нужно было? Согреться, выпить стакан чая без сахара — ведь паек! И переночевать, одну, может быть, две ночи. Казалось мне, я тоже имел право работать в этом разбитом и сожженном Харькове, за это я заплатил кровью под Чугуевом. Ты стоял на пороге, губы тряслись. Ты что-то забормотал, но я уже не был тем довоенным щенком, который глотает слова не пережевывая. Может быть, ты даже не заметил, как я плюнул в тебя? Может быть, ты не услышал и черной брани, что вырвалась у меня? Ты окаменел. У тебя в ушах гремело и стучало лишь одно: плен — заграница…