— Это он тебе сказал. Я вечером забегу. Может, что-нибудь принести?

— Все есть. Холодильник полон.

— Забегу.

— Чего бегать. Позвонишь.

Максим неловко погладил отцову руку.

— Ну я пошел. Не забывай добрых советов.

Калинович вопросительно взглянул на сына.

— Нервы, папа, береги.

— Какой же я забывчивый стал… Надо записать. Большими буквами.

Максим усмехнулся:

— Шутишь… Значит, тебе и в самом деле лучше. Я побежал.

3

3

Калинович уснул. Ненадолго. Посмотрел на часы: минут сорок. Должно быть, в тех ампулах и снотворное было. Сон прибавил сил. Медленно сел на кровати. Встал. Подошел к столу.

— Не залеживаться, — сказал себе. — Главное — не залеживаться.

На столе недочитанная книга. Недописанное письмо к старому другу. Подождут и письмо, и книга.

Беспокоило другое: «О чем думал утром? Чего не мог вспомнить?.. Имя? Стихи? Дату? Что именно я припоминал?»

Позади толща прожитых десятилетий. Что-то могло и забыться.

Пробормотал давние-давние строчки:

Час тому назад вспомнилось: от пионерского галстука… А дальше? Веселый и голодный фабзауч. Комсомольская бригада на ХТЗ. Рабфак. Служба на границе. Первый бой на рассвете — пятидневное кровавое крещенье, и десятый бой, и госпиталь, и снова бои — кто их считал? И снова госпиталь, и снова… Хватит! Мой однорукий приятель Матвей Набока (вторая рука под Севастополем) обрывает такие воспоминания едкими словами: «Чего нам про бои говорить-балакать?»