Мне доводилось спать в пещере, в лесу, на цементном полу карцера. Все забылось. Но та холодная харьковская ночь, черные улицы, руины… Ты когда-нибудь думал о самоубийство? Я — никогда! Ни в каменоломне, ни под нагайкой эсэсовцев, ни во время этих проверок. Но харьковская ночь, казалось, никогда не кончится. Я все вспоминал, как у тебя тряслись губы, и впервые мне пришло на ум: а стоит ли ждать утра? Ночь есть ночь — раньше или позже…

Почему не дают кофе? Идиотская гостиница. И все белое, белое. Сколько твоему Константину? Двадцать два, двадцать три? Что ты ему наговорил обо мне, о себе? Глаза у него сияли, когда он смотрел на наши студенческие карточки — мы стоим рядом, смеемся. Земляки. Друзья. Однокурсники. Ах, как хорошо!..

Погоди, погоди, при чем тут Ольвия, раскопки, открытия? Еще какая-то байка! Может быть, знаешь и о письменах народа майя? Может быть, именно ты их расшифровал? Молчи, молчи. Расскажи лучше о нашей встрече в Киеве. Наверное, с удовольствием вспоминаешь, что это ты познакомил меня с академиком Куницким. До той встречи от харьковской ночи дальше, чем до космоса. Восемь лет — это кусок жизни! А что для меня значили эти годы? Я жилы из себя тянул. Я туберкулез нажил. Представь, тот самый туберкулез, который ликвидировали как социальную болезнь. Ты благополучно окончил политехнический еще до войны. Я одолел диплом, харкая кровью, в сорок девятом. На вечернем отделении. Где я жил и что я делал, как кормил дочку и жену — кому это надо знать? Никому. Да еще какие-то сумасшедшие технические идеи в голове, когда и так спишь пять часов в сутки, и к черту выходные. Какие там отпуска, рыбалки, вечерние променады. Технические идеи! Перпетуум мобиле!.. Моим легким не хватало кислорода. Так же точно я задыхался из-за того, что не хватало знаний. А может быть, это и способствовало тому, что я все-таки отколол эту штуку? Это почти по анекдоту Эйнштейна. Помнишь? Ну вот и я знаю одну байку… Спросили у Эйнштейна: кто делает открытия в науке? Отвечает: чаще всего невежды. Ученый муж знает, что, к примеру, проблема икс-игрек неразрешима, и занимается своими учеными делами. А невежда тычет свой нос в этот икс-игрек, ковыряется там и — глядишь! — переворачивает все кверху ногами. Вот так и с моим изобретением…

Так где же это было? Где это было? Погоди! Ах да, в Киеве. У меня поджилки тряслись, когда я подошел к академику Куницкому. Светило! От него зависело все… И сейчас вижу: пышное фойе. Бородка Куницкого. Пенсне и под стеклами глаза-уголечки… Я даже не знал, что ты тоже приехал на это совещание. И вдруг ты подбегаешь, обнял меня за плечи и зачастил: «Мой земляк! Мой однокурсник! Мой друг! Рекомендую… Прошу…»