С трепетом переступаю порог маленького кабинета. Стол, за которым он работал. Старый шкаф с книгами. Тяжелый комод, каких теперь не увидишь. Над ним чудесная репродукция Джоконды, привезенная им из Венеции. Редкая пожелтевшая фотография: Чаренц среди друзей-большевиков из ленинской когорты — Мясникян, Атарбеков, Ханджан…
Вглядываюсь в пожелтевшие странички рукописей. Летящие строчки. Как стремительно вырвались они из-под его пера. Кипенье страстей, любовь и ненависть, светлая вера в идеалы революции.
Первые стихи, первые поэмы о Ленине принадлежали Егише Чаренцу.
Он шел к людям, вдохновенный и радостный. Читаю строчки, давно переведенные на украинский язык Павлом Тычиной (стихотворение 1920 года):
(Пер. А. Тарковского)Голос его мужал. Голос его слышали все народы Страны Советов. Но, как каждый истинный талант, он был суров и требователен к себе.
(Пер. З. Александровой)Но ему не суждено было дожить до старости.
Всем своим горячим сердцем ненавидел злобное и уродливое в жизни, тех, кого он называл черными людишками. Вот отрывок из последнего стихотворения:
(Пер. М. Талова)Под стихотворением дата — трагический предвоенный год.
Жить поэту оставалось несколько месяцев. А было ему всего лишь сорок.
Нет могилы Чаренца. Высоко в горах сооружена арка, и к ней — символической могиле — идут и идут почитатели его бессмертного слова.
…Уже в который раз иду туда — вместе с армянскими друзьями.
Сооруженная из глыб розового туфа арка Чаренца высится на гребне горы, с которой, кажется, полмира видно. Горные хребты — один за другим — сбегают в легендарную Араратскую долину. Осенние краски. Зеленые пятна садов. Желтые прямоугольники стерни. Кострами горят какие-то кусты. Неопалимая купина армянской земли.
Посреди долины голубым маревом вздымается гигантский Арарат, увенчанный сиянием белоснежной короны. Не оторвать глаз от этой красоты.
Стоим. Молчим. Все вокруг исполнено поэзии.
На каменных глыбах выбиты строки из стихотворения Чаренца, в которых с могучей силой, присущей лишь гению, поэт раскрыл свою душу, свою любовь к родным горам, к родному языку.
Молчим. Не знаю, о чем думают другие. Я — о черных людишках, о презренных пигмеях, что — не впервые в истории! — думали, что им удалось убить не только поэта, но и его слово.
Но слово Чаренца, вечно молодое, стоит рядом с вечным Араратом.