— Боже, — с печалью произнёс Фома. — Ну вот я всю веру свою призову. Сотвори чудо. Скажи, что не одна топь перед людьми. Намекни, что не вечно извечное свинство. Подай какое-нибудь знамение.

Он напрягся и бессознательно сжал кулаки. И вдруг... по небу с шипением, разбрасывая искры, промчался огромный огневой метеор. Фома всем задом сел на землю. С маху, как подрубленный.

— Свят, свят, свят

И тут, ещё раньше падения Фомы, вскочил Христос.

— Огонь... — только и успел прохрипеть он. — Ог-гонь.

Неестественно большие глаза с надеждой следили за небесным явлением. Он протянул к нему руки.

Метеор словно остановился над голой грядою далёких холмов. И сразу рассыпался на искры, упавшие вниз и погасшие в темноте.

Медленно опустились руки Христа.

— Небесный камень, — вздохнул он. — Плюнь, Фома. Трясина впереди. О нас давно забыли на небе. Счи­тают, что у нас — рай.

Закутавшись в плащ, он сидел, напоминая огром­ную больную птицу со сломанными крыльями. Весь как живая бесприютность.

Потом начал покачиваться, словно от боли. Потом начал бессвязно говорить:

— Испоганенная, изгаженная земля... Зачем тут быть, чистому?.. Огонёк в темноте... Огонёк в одиноче­стве... Дьяволу отданная... Умереть бы — запрещено... Надо идти и умирать, если дал согласие жить.

Все смотрели на него с ужасом.

— Царство фарисеев... Гробы скрытые, над которы­ми люди ходят и не ведают того... Горе вам, что убиваете посланников... Горе вам, лицемерам... И вам, законни­кам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые... Горе вам, что строите усыпальницы пророкам, которых избили отцы ваши.

Лицо у него было таким безнадежным, что Магда­лина вскрикнула:

— Брось... Страшно!

Только тут Юрась словно очнулся. Глядя в землю, глухо вымолвил:

— Простите. Никто из вас не знает, как это тяже­ло, если тебя не понимает никто. Тут и помешаться не­долго. — И добавил с мрачной улыбкой: — Завтра пойду и повешу генерального комиссария. Либо изловчусь и... всю святую церковь. Мне можно. Я теперь — как сума­сшедший. Святой... как его там... Голиаф с медведями на безлюдном острове.

— Брось, милый, — впервые посочувствовала Маг­далина. — Как ты жить будешь?

— А, как живу. Молчи, Магдя.