В конце концов разошлись почти все. Под пригор­ком стояли ещё лишь два отряда: один — остановленная на днях стража из Мира, беглецы, все в железе и с хоро­шим оружием, хоть и немногочисленные по количеству, и довольно большая мужицкая толпа.

— Волковысские мужики, — показал Тумаш.

А Иуда добавил:

— Отпустил — напрасно.

— Почему? — удивился Братчик.

— Мысль о севе бросили шептуны. И, кажется, не из того ли мирского загона. И пусть мне не дожить до следующего куска хлеба с гусиным салом, если я не до­гадываюсь, чья это рука.

— Думаешь, следят? — спросил Юрась.

— Мало того. Знают, что земля зовёт.

— Брось, — успокоил Братчик. — Сейчас все равно.

Садилось холодноватое солнце. Немного зябли без огней и ожидали чего-то люди под пригорком.

— Дурак ты, — продолжал Фома. — Осёл, ременные уши. А что, если капкан?

— Достаточно, — показал на толпу Юрась. — Хватит крови. Если уж она их ничему не научила.

И тут засмеялся мурза:

— Вот! Вот тебе и конец дороги твоей, Бог. Вспом­ни Джанибека, который прошёл уж по лезвию райского моста, теперь лежащего среди гурий! Могло у нас быть такое, чтобы, победив, сразу думать, не придётся ли отдавать аллаху души свои? — Он захлёбывался. — Ых-ых-ых!.. Чудом вырвал победу, чародейством, а не мужеством. Аллаху пожелалось.

Христос не выдержал. Вновь словно появился хребет, выпрямилась спина.

— Что-то у тебя, мурза, память кошачья. Часто же он вам изменяет, Аллах. Часто же мы чародейством вас побивали. Забыли, как вы, Киев взяв, на нас, белорусцев, шли?! Как тогда под Кричевом простой мужик Иванко Медовник с ратью своей вас гнал?! И как мы вам ещё под Крутогорьем наложили?! Помни теперь. Но ты на нас больше не пойдёшь.

— Убьёшь? — нагло спросил Селим. — Ну-ну. Мы смерти не боимся.

Юрась всё ещё держал в руках столбик клейма.

— Зачем? Просто клеймённый позором — не хан. Его не дворцы встречают. Ты помни Кричев! Помни Крутогорье! Помни Волхово болото! Помни это поле! А вот тебе и метка, на память.

И он с силою ударил клеймом в лоб мурзе.