Ничто ещё не предрекало грядущих событий, когда оттопав в тот день около сорока (не мереных, конечно, ни ими, ни кем ещё тогда) километров, стали на ночлег возле какой-то небольшой деревни. Уныние владело ими. Утром часть хотела идти на север, в балтийские города, часть на юг, ибо надеялась, что убежало многовато народа, что юг сильно обезлюдел и магнаты, от безвыход­ности, будут дорожить рабочими руками. На Городню почти никто не хотел идти. Знали, как связываться с от­цами церкви и присными.

И, возможно, ничего бы не было, если бы приказ об анафематствовании прибыл в деревенскую церковь днём позже и не встретился тут с человеком от Ильюка, кото­рый спешил в Вильно, не зная, что Христос вышел из неё, что он уже тут и, главное, не один.

Случайность, подготовленная голодом, нашестви­ем, алчностью богатых и могущественных, сделалась вдруг закономерностью и принесла через некоторое вре­мя свои страшные, кровавые и величественные плоды.

В стане уже догорали костры (ночи после дождей выдались тёплыми, словно в июле, а стряпать крепко не было чего), когда в церкви, на отшибе деревни, зажглись окна, а через некоторое время послышалось пение.

Из любопытства люди двинулись туда, услышали кратный чревовещательный рык диакона, знакомые слова о прокажении, удавлении и мгновенной смерти разных там врагов человечества, поняли, что идёт анафематствование, а потом услышали, что анафему поют человеку, который разбил татар (о его выходках в Новагродке они, конечно же, не знали, а если бы и знали, то не поверили бы), разогнал торговцев и вот лишь теперь дал им денег, человеку, стоящему среди них и даже с интере­сом слушающему страшные, глухие, закостенелые слова проклятий.

Толпа застыла.

Люди бы, конечно, меньше были поражены, если бы узнали, что анафему поют всюду, куда достигнет лапа святой службы и городенских попов.

Но они в то время не думали об этом. Для них имен­но в этой вот деревянной церкви, которая торчала перед глазами, воплотилось сейчас главное зло.

— Слышишь? — спросил волковысский мужик

— Это они за твоё добро, Христос — отметил седоусый.

Толпа молчала, но ещё не знала, что делать. Какой-то серый человек, весь гибкий, словно бескостный, услы­шав имя, названное седоусым, протолкался сквозь толпу и стал, глядя Юрасю в рот тусклыми, словно у крота, гла­зами. Ждал.

— Плюнь, — толковал Раввуни. — Был вор — был как раз. Сделался Христом — стало быть, анафема. Закон.

Серый, словно услышав подтверждение, начал не­заметно заходить в бок Юрасю, где плотнее всего стояла толпа. Лицо его было словно слепым и не вызывало ника­ких подозрений. Длинные рукава прятали руки.