— Если горит не человеческая хата.
И сел, сбрасывая хитон,
— Посмотри, что это у меня на спине.
Иуда ахнул. Хитон густо напитался кровью. Рубашка была хоть отжимай.
Обмывая тело, иудей произнёс:
— Одному я удивляюсь: как терпел? Другому я удивляюсь: как это всё так обошлось? Просто глубокий порез.
— Нельзя показывать крови, понимаешь. — Школяр заскрежетал зубами, когда сушёный тысячелистник лёг на рану. — А насчёт другого, то правильно удивляешься. Большой мастер наносил удар. Надвое располосовал бы, если бы не повезло.
— Хорошее везение. Дали было по шее, но повезло, успел уклониться. Крутнулся, и всего только и выбили, что восемь зубов.
— Повезло. Заживёт, как на собаке. Повезло, что икол взял. Смертоносная дрянь, не спасёшься. Но искривлённая. Что к руке, что к телу прилегает... О-ох! Если встретит препятствие — скользнёт, и всё. А я в платье там двадцать золотых плотно нашил. Ты, конавка, всегда ничего не сообразишь, раздашь, а вдруг стражу подкупить доведётся либо коней достать, когда смерть на плечах висеть будет? То-то же! А ещё говорят, что деньги — от дьявола.
Когда они вернулись к пожарищу, толпа как-то странно молчала.
Все смотрели на них.
— Ну, поговорили? — спросил седоусый. — Теперь что?
— Не знаю.
— Должен знать, раз Бог, — лицо молодого было страшным.
— А если я школяр?
— Все мы школяры у Отца Небесного, — непоколебимо заметил седоусый.
Страшная сила была в его словах и пристальном взоре.
— Я человек.
— И Сын Божий был человеком, — глаза у седоусого были как жар, может, от зарева.
— Да я...