Лоб тысячника казался ещё ниже потому, что был Корнила подстрижен под горшок. Этот лоб не морщился. И вдруг Корнила сказал странную вещь:

— Сами говорите, Христа?..

— Так это ведь мы его...

— Ну, вы... Прежде объявили. Потом все люди по­верили. Чудес столько совершал. Татар отлупцевал. Меня два раза прогнал. И Матерь Остробрамская ничего с ним не сделала... И вот «хватай». Непорядок.

— Ты что, себя с Матерью Остробрамской равняешь?

— Также сила и я. Не бывало такого, чтобы меня били. А тут: на стенах — раз, на рынке — два, после берёзовского разгрома — три. Не в лад. Да ещё и Матерь... Непорядок. Что-то тут не то.

— Ну, ты ведь можешь его побить.

— Ещё бы. Канонов столько. И один латник с мечом, аркебузой, пулгаком всего на четырех сиволапых в хол­стине. Тут и сомнения не может быть: первой конной атакой, одним весом раздавим, перевернём и ещё раз в блин раздавим. А только — непорядок.

— Хорек ты, — разозлился Лотр.

— Ну и пускай. А приказы себе противоречить не должны. Непорядок.

— Погоди, Лотр, — друг Лойолы улыбнулся. — Ты, Корнила, меня послушай. Ты что, святее святого Павла?

— К-куда там. Он возле Бога самого сидит.

— А Павел между тем «дыша угрозами и убийством на учеников Господа Бога».

Корнила мучительно морщил рот. Как это было тяжело. Чего хочет от него этот? Тысячник, наконец, додумался.

— Где это? — недоверчиво спросил он.

— Клянусь тебе, что это так. Это деяния апостолов, том девятый.

— Разве что том девятый, — с облегчением выжал тысячник. — Слушаюсь.

— Ступай, — повелел Лотр. — Будет убегать — не бери живого. Так даже лучше.

— Что ж, мои руки в крови?