— Дурак. Чем больше он для всех — тем меньше для себя, тем сильнее, тем более опасен нам.

Корнила ничего не понял, и это, как всегда, успокоило его. Он кивнул.

— Поэтому вот тебе приказ: вязать, убивать всех кто призывает Имя Господне.

Часом позже Лотр и Босяцкий на чужих конях и в обыкновенных шерстяных плащах с капюшонами, ко­торые прятали почти всё лицо, ездили по городу и при­слушивались к тому, что говорят.

Город гудел, как улей, в который какой-то озорник бросил камешек. Всюду спорили, а кое-где доходило и до грудей. Но всюду фоном разговора было:

— Мужицкий... мужицкий... мужицкий Христос!

И только возвращаясь домой, на Старом рынке, ког­да замок был рукою подать, попали они в неприятный переплет.

На Старом рынке ругались, ругались до зубов и пе­ны. Шёл диспут между молоденьким белокурым школя­ром и плотным седым монахом. Монах явно побеждал. А в стороне стояли и с интересом смотрели на всё это люди, которых Лотр не любил и побаивался едва ли не больше, чем лже-Христа, сейчас шедшего в город.

«С тем ясно, мошенник, бунтовщик, и всё, — думал Лотр. — А кто эти? Кто этот юноша Бекеш? Он богат, вишь какая рука! Что заставляет его с презрени­ем смотреть на прекрасно устроенный мир? А кто этот Клеоник, стоящий рядом с ним? Резчик богов, почётная работа. Что ему? И что этому Альбину-Рагвалу-Алёйзе Криштофичу во францисканском белом плаще? Мятеж­ники? Да нет. Безбожники? Пока, кажется, нет. Почему же они так беспокоят? Может, потому, что от этих похва­лы не дождешься, что они видят всё, что каждое деяние высоких людей для них — до последнего дна понятный, малопочтительный фокус? А может, потому, что они всё понимают и всё разъедают своим мнением, словно царской водкой. Даже золото богатых. Так вот это, видимо, и самое страшное. Думают. И всё, что было до сих пор, не выдерживает, по этому мнению, никакой критики, не может быть фетишем. Единственный божище — человек, которого покуда нет. Ну, а если он, человек, их уси­лиями и верой да дорастет до такого божища?! Подумать страшно. Память уничтожат. Могилы оплюют»

Бес осторожно отделился от спины Лотра и исчез. Кардинал стал слушать.

— Так вот, — «добивая», сказал монах. — Когда папа Ян XXII говорил, что за убийство отца и матери человек платит в канцелярию 17 ливров и 4 су, а убив епископа — 131 ливр и 14 су; он не говорил этим, что можно убивать отца и епископов, а просто указал тёмному на­роду в единственно понятном для него способе, что такое люди плоти, хотя бы и самые дорогие, и что такое люди духа, люди высшей идеи.